Устраивая постель, Косяков присел на раскладушку и задумался. Из ванной доносился плеск — в последние дни Алик проявлял исключительную чистоплотность, чистил зубы три раза на дню, а мыть руки убегал каждые полчаса и еще укорял Вениамина:
— Мыться надо чаще, и зубы чистить постоянно, а то — кариес.
— Тебе это не грозит, — завистливо говорил Вениамин, поглядывая на белоснежные зубы мутанта. — Вон, как сверкают.
— Гигиена — залог здоровья, — учил Алик. Зубные щетки приходилось ему покупать каждую неделю.
Наконец, Алик вернулся и тоже принялся разбирать диван. Заметив, что Косяков хмур и неразговорчив, присел напротив.
— Это ты из-за книги? — прямо спросил он, увидев, что Вениамин старается не смотреть в его сторону. — Брось, не переживай! Думаешь — я подлец? Может, и так... — Алик мрачно вздохнул. — Но ведь вечно мышью не проживешь. Что же мне теперь, обратно в подвал? Я же теперь — человек. Ну, не совсем человек, а все-таки... Обратного хода нет. Надо учиться жить по-новому, а это только один из способов. Опять же, может, денег заработаем. Что они у нас, лишние?
— Делай, что хочешь, — устало отозвался Косяков. — Но мне от этого как-то не по себе. Чтобы так, разом... Ты же сам — мышь.
— Какая я теперь мышь? — Алик торопливо полез под одеяло. — Какая я теперь мышь? С этим покончено.
На другой день Бершадский приволок разбитую и дребезжащую пишущую машинку „Москва" дозастойного года выпуска, и будущие книгоиздатели засели за работу. Косяков не преминул и Борису высказать все, что он думает про его затею, но разговора не получилось.
— Не комплексуй! — пресек его опасения Борис. — Правильно Алик делает, воспитывается. Это новый шаг по лестнице эволюции, а ты — рефлексирующий интеллигент и нытик. На себя лучше посмотри.
На себя Вениамину посмотреть действительно стоило.
Предвещая Великое Сокращение, в институте была объявлена внеочередная аттестация. Все сотрудники отдела старались как можно реже покидать рабочие места и озабоченно строчили личные творческие планы. Взялся за составление такого плана и Косяков, но сочинить смог немногое. У Олечки и Тамарочки вышло по целому стандартному писчему листу — пунктов по десять, не меньше. У Инги Валентиновны — два листа, а у Вениамина всего полстранички. Раньше в подобных ситуациях, не особенно переживая, Косяков и сам мог вдохновенно наврать сколько угодно, но на этот раз почему-то стало противно приспосабливаться и притворяться. Подобное чистоплюйство грозило выйти боком, но Вениамин предпочитал отгонять трусливые мысли, чем поддаться общему настроению выжить во что бы то ни стало.
— Пусть сокращают, — вполшепота беседовал он сам с собой в институтской курилке. — Чем так существовать — лучше в дворники. Да и платят больше.
При этом он, конечно, понимал, что ни в какие дворники никогда не пойдет, но и пересилить себя не старался. Пусть будет так, как будет, решил Косяков. И это вечное русское авось помогало ему не сбежать из института прежде объявленного сокращения.
Зато дома работа кипела. Алик и Бершадский сочиняли брошюру о борьбе с домашними паразитами. Борис сумел неведомыми путями заинтересовать в этом издании местный облкниготорг, и предоплата в тридцать тысяч рублей была перечислена на счет кооператива. Из этих денег третью часть Бершадский сразу же снял на текущие расходы, и вместо безобразно очищенной водки друзья теперь пили не менее безобразный коньяк. Подобные траты приводили Вениамина в панику.
— Все ведь пропьете, черти! — пытался урезонить он писателей. — А потом куда, в долговую яму?
— Главное — ум не пропить, — резонно возражал Борис. —"Не только ведь пьем, но и работаем.
Дела с рукописью действительно продвигались успешно. Косяков не слишком вникал в то, что там насочиняли Алик и Бершадский. Затея ему казалась нахальной и опасной, но запретить он ничего не мог, поэтому вечерами лишь послушно мыл посуду, заваривал чай и организовывал, по выражению Алика, закуску. А время между тем уверенно двигалось к Новому году.
Этот праздник Вениамин любил, как никакой другой, хотя с каждым годом становилось все яснее, что ничего нового, а тем более счастливого в будущем не ожидается. Вспоминались студенческие годы, полные уверенности, что вот-вот осуществятся самые смелые мечты, сбудутся самые заветные желания. Как веселились тогда в ночь под Новый год, как влюблялись. как пушист и ярок был голубоватый снег на ночных улицах! Да что говорить — все было. А теперь, если и чего ждать от жизни, так только расползающейся лысины, да, может, пенсии.