Новый год начался.
Январь пролетел стремительно. Размеренное мелькание будней слилось в сознании Косякова в сплошную серую ленту без единого цветного кадра. Дом, работа, дом. Даже встряхнувший всю страну через две недели после Нового года павловский обмен пятидесятирублевых и сотенных купюр почти не коснулся друзей. Крупных денег у них не водилось, а две-три бумажки подлежащего изъятию достоинства Косяков без проблем обменял в институте.
Алик с Бершадским торопливо заканчивали рукопись. Покачнувшаяся было жизнь приобретала прежнюю устойчивость и скуку, лишь изредка прорываемую брюзжанием Алика. Он никак не мог простить друзьям обманутых ожиданий.
— И это вы называете праздником? — иногда вспоминал он встречу Нового года. — Напиться, нажраться и поспать, да?
— А что, хорошо встретили, — ерепенился Бершадский,
— Угу, хорошо. Три дня потом голова болела. Неделю еще потом то, что осталось в холодильнике, доедали. А я, может, теперь буженины хочу...
— Это, брат, деликатес, — пытался урезонить Алика Борис. — Его нс каждый день едят.
— Почему не каждый?
— На каждый день денег не хватит.
— И это жизнь! Раз в год поесть то, что другие постоянно едят! Убожество!
Косяков, мысленно соглашаясь с Аликом, все же давал ему вялый отпор.
— Подумай сам, — говорил он, — какая кругом дороговизна. И масло-то не всегда купишь. А ты — буженина! Для того, чтобы так питаться, воровать надо, а я не умею.
— Жаль, — искренне сокрушался Алик. — Сейчас бы шампанского стакан.
После встречи Нового года Алик перестал составлять компанию Бершадскому. На относительно дешевый портвейн его больше не тянуло, водка нс нравилась, а полюбившееся шампанское маячило лишь в перспективе — Бершадский обещал по продаже книги устроить небольшой банкет.
Вениамин, которого встреча с Аликом на какое-то время лишила покоя и установленного распорядка, постепенно становился самим собой: перестал шарахаться от сослуживцев, боясь, что кто-нибудь вновь скажет, что от него пахнет мышами; стал по-прежнему опрятен и лишь на редкие звонки Анны Степановны, молящей о встрече, отвечал вежливыми отказами — квартира была занята.
В конце концов Косяков освоился с новой жизнью настолько, что даже решился на встречу с сыном, с которым раньше виделся не часто. Злодейский характер бывшей жены заставлял его забывать о немногочисленных родительских обязанностях, и, несмотря на чувство вины, он предпочитал общаться с Алешкой по телефону. Раза два, правда, за последнее время он забегал к сыну, принося маленькие подарки, но этого было явно недостаточно. Алешка, смешно хмуря брови, самым серьезным образом допытывался, почему они не живут вместе, и Косяков лишь ненаходчиво разводил руками и мычал под нос что-то невразумительное.
Но в это зимнее воскресенье Вениамин вдруг решился на прогулку с сыном, о чем заранее предупредил жену по телефону.
Упакованный в ставшее для него малым пальто и закутанный в шаль сын походил на куклу с нелепо расставленными руками. Он сосредоточенно топал рядом с Косяковым, крепко держась за его палец, и непрерывно задавал вопросы. Как чаще всего они и делали, отец с сыном шли в зоопарк, благо тот располагался совсем рядом.
Обход клеток они начали, как всегда, с правой стороны, и Косяков приготовился привычно отвечать, почему у яков такая шерсть длинная и зачем лосю большие рога, но Алешка повел себя нс совсем обычно.
— Вот папа— козел... — комментировал он, поравнявшись с клеткой горных баранов. — Мама — коза... Сын — козленок...
Косяков согласно кивал головой.
— Папа — осел... Мама — ослица... Сын — осленок... а живут вместе...
— Они живут, а мы не живем, — хмуро и упрямо ответил Косяков, поняв, куда клонит сын.
— Возьми меня в гости, — попросил Алешка. — Хочу посмотреть, как ты живешь.
— Сейчас нельзя, — заторопился Вениамин. — Как нибудь в другой раз.
— Почему?
Чтобы сменить тему, Косяков поволок сына к клеткам с хищниками.
— Папа —лев... — начал снова Алешка, и отчаявшийся Вениамин повел его в террариум, где рептилии лежали на жарком песочке в основном в одиночку.
Покинув террариум, Алешка объявил, что хочет пить, а это означало одно — пора двигаться домой. При этом Алешка не переставал мучить Вениамина невозможными просьбами: