— Так кто же так встречает друзей? — валины руки легко коснулись норковой шапки Алика. — Вот... А теперь дубленку... Меня зовут Валя.
Алик прошел в комнату, подавая из-за валиной спины отчаянные знаки Вениамину. Он махал руками, стучал пальцем по циферблату часов и подносил ладонь к горлу, как будто собирался перерезать его, но Косяков только сумрачно кивал в ответ, чувствуя, что вечер безнадежно испорчен.
— Вот, значит, какие друзья у Косякова, — дьявольски хорошенькая Валя собственноручно налила Алику коньяк. — Теперь многое становится понятным... — загадочно протянула она и стрельнула в сторону Алика васильковым взглядом. — Вы ведь деловой человек?
Оробевший от пристального внимания Алик распрямил плечи и молодцевато дернул усом. Ему явно польстила Валина проницательность.
— Конечно, деловой. — Он выпил рюмку залпом и, открыв коробку, галантно протянул конфеты девушке. — Весь день, как белка в колесе. Сейчас вот новое дело, учреждаем биржу.
Забытый Косяков сидел в углу и дивился красноречию Алика. Из него бывало за весь вечер слова не вытянешь, а тут... И о делах своих никогда он Косякову подробно не рассказывал, а сейчас не остановить.
— Будущее — за биржами. Нужен, конечно, для этого капитал и надежные вкладчики, но ведь ничего невозможного нет, — глаза Алика, пока он говорил о любимом деле, разгорелись, лицо оживилось, руки нервно порхали над столом, не забывая подливать вино, подавать конфеты и чистить апельсины. — Мы сейчас закладываем основу будущих экономических отношений, — откровенничал он. — Все эти плановые структуры на ладан дышут. Все можно сделать, надо только работать.
Валя слушала, затаив дыхание, и лишь в конце, когда Алик все же вспомнил, что его ждет машина и надо немедленно отправляться по делам, догадливо спросила:
— Скажите, а вы живете вместе?
— Вместе. Мы же — друзья.
— Ага, понятно...
Вениамин чувствовал, как жар стыда окрасил его скулы. Он торжественно встал и, не глядя на Валю, попросил:
— Алик! Не мог бы ты подвезти девушку до дома?
Нельзя сказать, что после того памятного вечера Алик и Вениамин поссорились, но в их отношениях появился ледок отчуждения, и таял он очень медленно. О Вале Косяков старался не говорить. Он хорошо понимал, что вряд ли Алик хотел отбить у него девушку или испортить встречу, но на деле вышло именно так. Вольно или невольно Алик стал причиной размолвки.
Встречаясь с Валей в институте, Косяков вежливо здоровался, но смотрел в сторону, а когда однажды решился все же поговорить, ничего похожего на прежнюю беседу не получилось. После нескольких ни к чему не обязывающих фраз Валя поинтересовалась, как идут дела у Алика и не мог бы Косяков дать ей номер его рабочего телефона, у нее есть неотложная просьба. Телефон Вениамин дать не мог, если бы даже и захотел, сам он об этом никогда не задумывался и у него не возникало желания звонить Алику на работу, а тот не посвящал Косякова в свои проблемы. На том и расстались.
Впрочем, непродолжительные встречи в институте вскоре прекратились сами собой — в середине апреля вступил в действие приказ об увольнении.
Более практичные товарищи по несчастью уже устроили свою судьбу, найдя службу в других организациях, а Косяков вместе с немногими неудачниками мог теперь рассчитывать лишь на двухмесячное выходное пособие. Лишившись места, Вениамин огорчился не очень, к мысли о том, что это неизбежно, он привык, о хлебе насущном можно было не беспокоиться — Алик поставлял продукты исправно, но образовавшаяся пустота была тягостна, к тому же мучила постоянная зависимость. Выпрашивать мелочь на расходы у Алика становилось унизительным, хотя тот, проявляя деликатность, сам иногда оставлял десятку-другую на кухонном столе.
Теперь днем Вениамин часто без определенной цели слонялся по городу, читал объявления о трудоустройстве и даже как-то зашел на вновь открывшуюся биржу труда, где ему за пятнадцать минут подыскали новое место работы. Но, хорошенько подумав, по указанному на бумажке адресу Косяков не пошел и продолжал свои бестолковые прогулки.
Бершадский заходил в гости крайне редко. Он тоже изменился и хотя по-прежнему работал в пяти редакциях одновременно, жаловался на судьбу все ожесточеннее. Алика он ненавидел.
— Ну почему другим все! — делая ударение на последнем слове, вопрошал он. Приятели сидели на скамейке в прогретом солнцем скверике Павшим Борцам. — Развелось контор! Банк „Восток", „Менатеп" какой-то, потом эта „Алиса". Телевизор включить нельзя. Половина газет — реклама. Ведь было времечко! В автобусе проехал — заметка. В парикмахерскую зашел — статья. О чем угодно писал. А теперь? Кого, скажи, интересует парикмахерская и то, как мастер работает? Нет, требуют писать о рыночных отношениях. Вот они где у меня, эти рыночные отношения! Развели буржуйство, бутылку „Агдама“ не купишь.