А еще я вскоре после того случая ощутил, что испытываю рвотное отвращение, когда вижу насилие: когда бьют мальчишку или девчонку, хлещут уставшую лошадь, мучают кошку, собаку или птицу, или вообще всякого, кто не может защищаться. Меня мутило при этом, как при виде какой-нибудь гадости, раздавленной на полу.
Если такие сцены встречались в книжках, я теперь просто перелистывал страницы, не читая. Если видел подобное в кино, зажмуривался и сжимал зубы. Потому что один раз чуть не потерял сознание. Шел тогда трофейный фильм „Собор Парижской Богоматери" и в нем урода-звонаря били плетью по голому громадному торсу. У меня закружилась голова, и я повалился на плечо сидевшего рядом Лешки Шалимова, который перепугался.
Но это было позже. А в тот день жуткое событие продолжало давить меня. Словно не меня хотели отхлестать, а сам я совершил что-то преступное. Особенно плохо, что тяжесть была тайная. Если бы с кем-то поделиться, облегчить душу! Это было бы все равно, что вскрыть нарыв. Но кому скажешь про такое?
Когда я пришел домой, мама спросила мимоходом:
— Где тебя носило? Почему надутый?
— Подрался, — буркнул я.
— С рыжим Толькой, небось?
— Не... Ты не знаешь...
— Больно?
— Ага, — вздохнул я, надеясь этим признанием заработать хоть какое-то сочувствие и облегчение.
— Пройдет, — сказала мама. Ей было не до меня. Леська ревел, просил соску, а потом выплевывал. Вредничал.
— Уроки делай...
Я, стараясь все забыть, решил задачку и примеры. И сказал, что прогуляюсь. Снова хотел пойти в лог, в убежище своей скорби. И за воротами увидел Володьку — он шел из школы.
Володька сразу спросил:
—Что случилось? Что-то плохое, да?
И я не выдержал. Никому другому не признался бы, а Володьке рассказал про все. Мало того! Рассказал так, словно старуха все успела. Словно я все испытал до конца.
Зачем я это сочинил? Двигала тут мною сложная смесь причин. Хотелось, чтобы володькино сочувствие было как можно более полным. И мне даже казалось, что я не вру. Опять стало чудиться, что это произошло поправде. Ведь и в самом деле могло произойти. И почти случилось уже... Только счастливая случайность спасла.
Теперь появилось даже смутное опасливое чувство, что удрав от старухи, я нарушил какую-то логику событий, дерзко воспротивился тому, что назначено было судьбою. И что сопротивление это обернется для меня худшей бедой. Чтобы обмануть такую беду, я теперь и старался убедить себя, Володьку (и все тайные силы), что старухину кару вынес до конца. Говорил со стыдливым сопеньем и натурально намокшими глазами. Потом, воровато оглянувшись, засучил короткую штанину и показал длинную припухшую царапину, которую заработал в логу среди колючек. Она была похожа на след старухиной хворостины.
— Вот ведь какая подлюка! — выдохнул Володька. Потом глянул мне в лицо. В серых потемневших глазах его была настоящая боль. Моя боль. Он спросил негромко:
— Плакал?
Я начал таять от его ласкового понимания. И чтобы не заплакать опять, отозвался хмуро:
— Орал во всю мочь... Разве удержишься, когда такая резь...
— Известное дело, — все тем же тоном отозвался Володька. — Пробовал. ..
— Ты?!
— В прошлом году. Я в деревне был у тети Лизы, у другой моей тетки, и меня большие ребята позвали на пруд купаться. Я и ушел без спросу. А она меня искала. Наконец увидела, схватила... И прямо там, на берегу... Ольховой вицей... Я всех гусей распугал, так верещал...
Уже много после мне пришло в голову: может, Володька придумал эту историю, чтобы утешить меня — не ты, мол, один испытал такое... А в тот момент я почувствовал огромное облегчение. Потому что оба мы были на равных — товарищи по несчастью. О том, что мое несчастье — больше чем на половину выдуманное, я в тот момент забыл уже. И радовался, что не надо мне съеживаться, прятать от Володьки глаза.
А он сказал озабоченно:
— Пойдем ко мне, обдумаем все.
— Что?
— Что делать с ведьмой. Тете Лизе я отомстить не мог, родная потому что. А старухе-то отплатить надо обязательно! Какое она имела право?
Эта мысль — такая здравая и энергичная — окончательно взбодрила меня.
Какой же он все-таки молодец, Володька! Любое его рассуждение, любое решение — всегда в самую точку.
Месть мы придумали грозную — вполне по масштабам старухиного злодеяния.
В своем дровянике Володька выбрал березовое полено — такое же, какие лежали и в старухином дворе, в штабеле у забора. Аккуратно снял кору. Стамеской вырубил в полене глубокую и длинную выемку. И стало полено оболочкой для снаряда.