Очнувшись, я обнаружил себя оттащенным в кусты, уложенным на спину и сжатым его древесно-твердыми коленями. Каменный его зад больно опирался на мою диафрагму. Одна ладонь покоилась на моем сердце, другая была занесена для удара, глаза из-под седых кустистых бровей смотрели, как два прицела.
— Слушай меня,— сказал он тихо. — Сейчас ты уйдешь, а завтра уедешь. Твои дела здесь уже закончены, да это и неважно. И забудь ее, так лучше.
— Дочь твоя, что ли? — просипел я. Он не ответил и поднялся на ноги. Я тоже встал и снова спросил: — Внучка?
— Дурак, — был ответ. — За два лета ничего не узнал.
— Не хотел спрашивать, — я обиделся. — Что я, на базаре?
— Тогда молодец. — Он помолчал, ожидая, пока я отдышусь и отряхнусь. — Ее все знают.
— Тогда скажи. Все равно завтра уеду.
— А говорить нечего. Он уплыл пятьдесят дет назад, она обещала дождаться.
— Сколько? — Я, конечно, не поверил.
— Пятьдесят, — повторил он спокойно. — Теперь иди.
Обнял железной рукой за талию, вывел меня на тропинку и подтолкнул.
— А ты ей кто? — спросил я.
— Неважно, — был ответ. — Шагай, живи дальше...
Вот такая реальная история, проливающая свет на иррациональные свойства любви. До сих пор сомневаюсь, не был ли этот человек обманщиком и просто любящим дедушкой. Не была ли красавица тихой пациенткой врача-психиатра? Был ли я сам в те два лета психически нормальным: в позднем юношестве ведь бывают временные помрачения... На всякий случай можете не сомневаться, что городок Пятибратск называется совсем иначе, а может быть — существует только в моем иррациональном воображении. Важно в этой истории не место, не название и не время событий. Важно отыскать реалистическое объяснение чуду. Ведь это действительно важно?
Роман Солнцев
НЕРАССКАЗАННЫЙ РАССКАЗ
Кате повезло — она два летних месяца отдыхала и лечилась в Италии. Это та самая замечательная страна, которая на географической карте похожа на сапожок, там когда-то жил Микельанджело, а теперь поет Челентано. Катя и еще одиннадцать девочек из разных районов Западной России были бесплатно приглашены в Венецию, где и жили в маленьком пансионате под присмотром врачей, каждый день глотая по шестнадцать, а потом и по четыре разноцветных шарика — говорят, из моркови и чего-то морского. А так — полная свобода, ходи себе по городу у воды и смотри! Только чтобы утром в 9.30, к врачебному осмотру, была в палате, да на обед-ужин забегала. „Повезло!“ — говорили друг дружке девочки. „Повезло!“ — писали они домой на красочных открытках. „Повезло!." — вздыхали они, когда ехали домой и разглядывали сквозь пыльные окна отечественного поезда убогие избы и мостки родины. „Ой, сколько же мне нужно рассказать!..“ — размышляла Катя, как бы собирая в душе горы света и радости, готовая поделиться ими с матерью и отцом, и младшим братом Витей. И про посещение Флоренции с ее выставочными залами и огромным Давидом на улице, и про Верону, и про Падую, и про саму Венецию с ее гондолами и дворцами, про широкие и гладкие дороги Италии. И про манеры итальянцев, про то, какой у них красивый язык. И про долгую поездку в автобусе в оперный театр... надо же, как ласково прозвали: „Ля Скала"... и вообще, у них много этого „ля“... Народ ласковый, все время смеются, поют, а у нас угрюмый, все злобятся друг на друга. Матери и отцу будет приятно послушать. И еще не забыть бы, как она заблудилась однажды в Венеции, в самом еще начале лечения, и ее бесплатно привел к пансионату бородатый человек, голубоглазый, весь как бы в голубых волосах... подтолкнул к колонне с крохотным лицом Матери Христа на белом лепном кружочке и заплакал, и пошел прочь. Кате показалось, что это никакой не итальянец... А какие там яркие, жаркие площади, когда каменная ажурная вязь на храмах как бы сплетается с вязью серебристых облаков в небе и оттуда щекочет тебе в груди... Много, много светлого, звенящего везла домой Катя, всю дорогу задыхаясь от счастья, но не участвуя в разговорах, только иногда открыв рот и кивая, приберегая все слова до той поры, когда она доберется к своим... „Один" по-итальянски „уно“, „все" — „тутто“... А еще они любят объясняться без слов — Катя сразу, как увидит брата, приставит к щеке пальчик — это означает „сладко", „радость". Скорей бы домой!
Но дом у Кати был уже не тот и не там, откуда она выехала. Жила она прежде с родителями в селе Чудово, возле речки Чудной и озера Чудного, которое весной соединялось с речкой. По берегам плясали белые березники, на горячих откосах вызревала земляника (сейчас, наверно, уж от солнца сгорела!). В озерной воде белые и желтые кувшинки стоят, как салюты. Захочешь сорвать — стебли тянутся, как резиновые, и неожиданно рвутся: дн-дук! Будто говорят: дундук!., зачем рвешь? Но не сюда, не сюда возвращалась нынче Катя. Весной в село приехали на машинах с красным крестом и на зеленом вертолете прилетели люди в белых халатах и напомнили всем на сходке и по радио, что в этих местах восемь лет назад выпали нехорошие дожди. Так вот, на кого упало пять-шесть капель, так ничего, а на кого пятьдесят-шестьдесят, то уже человек мог заболеть. Но разве вспомнишь через столько лет, на кого сколько капель упало? Катя и вовсе не помнила тот апрель... Маленькой была. Говорили, где-то на Украине что-то взорвалось, а потом погасили. Катя только что второй класс закончила, радовалась — каникулы начинаются. Кажется, тоже кто-то приезжал, говорили — уполномоченный... еще шутка ходила: упал намоченный. С чем-то вроде будильника ходил по селу. После его отъезда председатель колхоза Шастин приказал нынешние яблоки и прочие фрукты-овощи не есть, и даже скоту не давать! Но, конечно, и сами ели, и скоту давали. Яблоки уродились огромные, алые. Брат Витя бил по рукам сестренку: нельзя! Почему? — удивлялась