От какао пахло так, что я то и дело облизывался, сидя у печной дверцы. Потом нс выдержал, встал и потянулся носом к чайнику. Чайник сердито пфыкнул. Я отскочил. Оправил на себе курточку. И обомлел. На суконном подоле виднелись две яркокоричневые буквы О.
Это, значит, курточка коснулась дверцы и раскаленные ободки глазков отпечатались на сукне. Я осторожно тронул прожженные места мизинцем. Серединки кружочков послушно вывалились.
На ослабевших ногах я отошел от печки. Сбросил валенки. Лег на кровать — носом к стене. Горе и страх навалились на меня как глухие ватные одеяла.
— Ты что притих? — забеспокоилась мама.
— Что-то голова болит, —- сипло соврал я.
— Еще не легче! В такой-то день... Миля, принеси градусник.
Старшая сестра с градусником прибежала из соседней комнаты.
— Ну-ка, расстегни курточку.
Я сел на кровати.
— Нс надо. Ничего у меня не болит. У меня... вот. Делайте со мной, что хотите, но я не виноват...
Боже ты мой, как возликовали мама и Людмила. Еще бы! Вместо скарлатины, менингита и воспаления легких — какие-то несчастные дырки на сукне!
— Глупый малыш... — они тискали меня по очереди. И лишь тогда у меня намокли глаза...
Тут же на курточку были поставлены заплатки, и ко мне вернулось именинное настроение. Тем более, что, кроме несчастливой обновки, были и другие подарки. В том числе книга „Гулливер у лилипутов" от соседа Лешки Шалимова. Малость потрепанная, зато сразу видно — ужасно интересная: с кораблями и всякими занимательными событиями.
Поэтому на печную дверцу я не обиделся (в конце концов, сам виноват). И в тот же вечер, сидя у плиты, я читал о приключениях Гулливера. Читал с величайшим удовольствием, тем более, что буквы были очень крупные.
Но печка-плита были исключительно наша, семейная. А круглая голландка согревала весь дом. Она была центром нашего маленького мироздания под названием „Улица Герцена, пятьдесят девять". И никого не удивляло, что к жильцам столовой то и дело захаживали соседи — постоять у печи, прислонившись к ней спиною, погреться и поговорить о событиях на фронте или о кинофильме „Кащей Бессмертный", где в образе Кащея показан сам фашистский фюрер. И послушать, как хрипит и сотрясается бумажный репродуктор — от московских салютов в честь новых побед Красной Армии.
Печь от пола до потолка была выкрашена до войны серебристой краской. За несколько лет краска потускнела и облупилась. А на высоте половины человеческого роста была вытерта совсем, и там чернело пятно отполированного железа. В этом месте любители погреться касались печи наиболее выпуклой частью тела. А поскольку рост любителей был самый разный, то пятно получилось обширным.
...Когда кончилась война, а я пошел в первый класс, в столовой поселились мамины знакомые — Вогуловы. Это были дядя Степан — инвалид и пьяница, его жена тетя Зоя — всегда недовольная мужем, и две их дочери. Отличница Эля была шестиклассницей, а бестолковая и много о себе воображающая Инка училась в третьем.
Мои брат и сестра в ту пору были в Одессе, в политехническом институте, мама приходила с работы поздно, поэтому по вечерам я пасся у Вогуловых. Чаще всего шлифовал известным местом любимую печку.
Эля в это время читала вслух. Вроде бы не специально для окружающих, просто она так готовила домашние задания по литературе. Но все слушали ее со вниманием. И я слушал.
Правда, первое чтение не понравилось мне. Это было „Детство" Максима Горького. Конечно же, всем известный эпизод, когда дед выпорол сперва внука Сашу, а потом и будущего знаменитого писателя. Я будто своими глазами увидел затхлую полутемную кухню, где свершались зловещие приготовления казни. Ощутил вязкий стыд, томительный страх и беспомощность тех мальчишек. И эта боль, этот крик...
Я бы ушел, но какая-то темная сила не отпускала: словно сам был там на очереди, после мальчика Алеши...
Зачем писать про такое! А самое непонятное было: как Алеша после этого мог помириться с дедом? Как мог его простить?
Зато в следующий раз был „Бежин луг". С его теплой летней ночью, с дыханьем лошадей в сумраке, с потрескиванием огня (почти как в нашей печке) и страшноватыми, но ужасно интересными историями, которые рассказывали у костра деревенские ребята!.. По правде говоря, я так и не стал большим почитателем Тургенева, но „Бежин луг" еще с той поры люблю от души.