Нет, думаю, не сегодня еще пришельцев повидать доведется. Свои во что-то вляпались, землянские. Что тут делать? На помощь бежать очертя голову боязно — как раз сам вляпаешься.
Тронул я Перебейноса за плечо.
— Пойдем-ка, Гриша, — шепчу, — глянем тихонько.
Остальным махнул, чтоб оставались на месте, пока не позову.
Двинулись мы с Гришкой чуть не ползком, без огня, на ощупь. Пока ползли, шум вроде униматься стал, а там и совсем смолк. Тихо, как в коробочке. Только не верю я в тишину. Молчат — ладно, но кто молчит? Почему? Ушел или, наоборот, затаился, новой поживы ждет? Того и гляди, в темноте упрешься носом прямо в лохмариное брюхо. До чего ж неуютно!
— Повидняло, — шепчет вдруг Гришка.
Вот человек! Говорит редко, но каждое слово — золото. Меня-то совсем было пробрало, чуть назад не поворотил от страха. А как он сказал, так и сам вижу — дальний отсвет стену лижет и путь во мраке проступает кое-как. Скоро ход царапухин кончился, вышли в громадную хоромину с колоннами. Поодаль на полу факел лежит, догорает, от него и свет. И никого. Что же за место такое? Никак не соображу. Подошел я, поднял факел, раздул поярче. Зал длинный, в темноту уходит. За колоннами, вдоль стен, широкие черные канавы, дна не видать. На стенах кое-где еще плитка держится, а по ней — буквы! «Р», «Е»… «О»…
Оглядываюсь на Перебейноса, а тому будто и не в диковинку.
— Метро, — говорит. — «Речной вокзал». Я отсюда с родителями на дачу ездил…
Вон чего вспомнил, хрен старый! Дачник выискался! Ты лучше скажи, кого тут только что грызли, да откуда нам самим беды ждать!
Однако же, оглядываясь по сторонам, и сам я припомнил, как бывал тут в давние времена. Да не один. По этим вот самым кубикам на полу наши ноги рядом шли. И опять я здесь. А ее уж полвека, как нет…
— Мужики! Сюда! — вдруг проскрипело из канавы.
Я так и подпрыгнул. Витька! Подбежали к краю платформы, заглянули — лежит между ржавыми рельсами, по рукам-ногам связанный, но живой, сучий хвост!
Вытащили мы его с Гришкой, развязали, согнули ноги, разогнули руки, помогли подняться. Шатается и даже пованивает неумеренно, но довольный, слезы рукавом утирает.
— Ну, рассказывай, — требую, — как дело было.
— Некогда вспоминать, мужики! — волнуется. — Надо нам этих обогнать, хоть подохнуть! Не успеем на Станцию раньше — все пропало!
— Да кого — этих-то? Кто они такие?
— А черт их знает, — отмахивается. — Деревенские какие-то. Тоже на Станцию идут, переправиться хотят. Но только знают они секрет. Станция-то, оказывается, работает впересменку. То наших туда запускает, то, наоборот, ихних оттуда. Не успеешь в свою смену — попрут навстречу лохмари, царапухи да косманы — подъедят с пуговками. Вот и торопятся мужики…
— А тебя зачем взяли? — спрашиваю.
Витьку перетряхнуло по плечам.
— Сначала убить хотели. Потом говорят, жить хочешь — беги с нами. Ну и побежал, куда деваться? До этого места своими ногами дошел. А тут вдруг заметили, что лохмарь за нами идет. Ну и решили откупиться подарочком…
— Эх, люди… — Гришка вздыхает.
— Ну, а спасся-то как? — спрашиваю.
Витька головой мотает.
— Сам не пойму. Лохмарь здоровый, ростом под потолок, глаза горят, как уголья… Я его сразу узнал — тот самый, что Федюню задрал. Подошел, обнюхал на мне зипун… Я уж и с белым светом попрощался…
— То-то я и чую. От зипуна твоим прощанием пахнет…
Витька все дрожь не уймет.
— И, верите ли? Отошел! Не тронул! Кинулся за мужиками, погнал их по тоннелю… — он уставился, прищурясь, в дальний конец зала. — Так они вжарили — хрен догонишь! А ведь Станция — как раз в той стороне! Айда, братцы!
И опять заторопился, будто припекло, подхватился и к лестнице наверх.
— По верху обгоним! Айда!
— Погоди ты, айда! — за рукав его хватаю. — Пока к ватаге вернемся, пока упряжки наладим, да бабы, да ребятишки…
— Какие бабы?! — вопит. — Какая ватага?! Упряжки ему! Ты понимаешь, дурень старый, о чем я толкую? Один шанс! У нас, троих! Больше ни у кого! Не успеем сейчас — пропадем вместе с ватагой! Думаете, Машина Пронькина поможет? Да она им на один зуб, лохмарям! О себе лучше подумай, дед, если надеешься Алёну свою увидеть!
Ну, тут я ему и отвесил. От души моей, сразу за всю ватагу, за баб, ребятишек и мужиков вместе с упряжками. И за себя. Полетел он обратно на рельсы, скорчился, лежит, носом хлюпает.
— Дурак ты, Витька, — говорю. — Зря мы тебя выручать пошли.
Поворачиваюсь к Перебейносу.
— Как думаешь, Гриша?
— Думаю, добавить надо, — отвечает.
Ну, душа-человек. Что ни слово, то золото…
Называется, значит, Машина. Поселковые ей такое прозвище дали. Не утруждая себя, что за Машина, потому как других машин никто, кроме стариков, отродясь не видал. А стари-ков-то в поселке — я да Гришка Перебейнос, остальных давно звери поели. Да и какие машины по нынешним временам? Бензину нет, а если бы и был, так на морозе, один хрен, ничего не заведешь — железо стынет, летом еще туда-сюда, а зимой крошится, как лёд. Однако же Прокентий Машину спроворил. Сама кругла да приземиста, ходит на людской тяге — двенадцать мужиков внутри прячутся, ногами толкают, а в разные стороны трубы торчат — еловыми кольями плюются. Вместо пороху — пар от котла, который тут же, в машине, топится. Хитро как-то Прокентий пар этот нагнетает до страшенного давления. Один раз напружную бочку разорвало, так думали, весь поселок с землею сравняет. Хорошо, что и так в землянках жили…
Таким порядком и двигаемся. Я с копейщиками в разведке, а Прокентий с машинистами — в машине бредут, упираются. Позади всех бабы с детишками — собачек, в три упряжки перевязанных, берегут. Опасно, конечно, ну да Бог милостив…
Одна только Зойка к Прокентию в Машину упросилась, весь поход клянчила — взял. Я давно примечаю, что она к нему клинья подбивает, глазки строит да вздыхает украдкой. Девка бойкая, от ухажеров отбою нет, а вот поди ж ты из всех мужиков выбрала этого хлюпика, дура…
Хотя, может, и не дура. Потому как если кто и спасет нас сегодня — так только Прокентий. Как же именно это спасение происходить будет, ни я не знаю, ни сам он, наверное.
Дома-то я с ним чуть не до драки спорил:
— Куда лезем?! А главное — за каким?! Ну, побьем мы лох-марей с косманами, ну прорвемся на Станцию, а потом что? Если они нашу планету так студят, значит, и на ихней такая же погода! Да еще зверья в тысячеро больше! Здрасьте, скажем, мы к вам жить прилетели! И что? На пороге же нас и поедят, как всех других поели!
Прокентий только плечами пожимал.
— А ты, дед, откуда знаешь, что их поели?
— Так ведь не вернулся ни один!
— А зачем им возвращаться? Может, там тепло?
— Кому тепло?! Лохмарям? Да им только мороз подавай! Чем лютее, тем лучше!
— Вот именно, — кивал Прокентий. — Может быть, это обмен. У них ледниковый период кончается, климат теплеет. Стада вымирают. Вот они и нашли замерзающую планету. А нам в обмен — свою.
— Ни хрена себе — стада! — горячился я. — Почему же ихние стада нас жрут?!
Но у Прокентия на все ответ припасен.
— Мы их тоже жрем. Двум поселкам бывает трудно друг с другом договориться, а тут — две планеты! Но я думаю, в конце концов, договоримся. Только нужно встретиться… Может быть, они вообще не знают, что здесь кто-то еще остался. Может, все земляне давно живут у них, припеваючи, города строят…
Как он это сказал, так я сразу подумал: Алёна! А, может, я, и правда, рано схоронил ее? А вдруг еще когда-нибудь… В общем, поймал меня Прокентий на удочку. Заразил надеждой. Хоть и слабенькой, мерзлой, как свет от нашего солнышка, а все-таки надеждой. И не пойди он сам в поход, я бы один пошел. Думаю, и каждому в поселке он что-то такое сказал. Все пошли. До единого. И что бы теперь с нами ни случилось — обижаться не на кого…