— Коля! Плужкин! — крикнул режиссер.
«Лика пробирается через заросли, слышит в отдалении голос Громова.
ЛИКА
(кричит) Антон! Я здесь! Я иду, не бросай меня!».
В тумане слева зашуршали камешки под чьими-то ногами (лапами?!).
«Лика бросается бежать, неожиданно из-за ствола сосны появляется чучунаа».
Первой мыслью Жемчужникова было броситься обратно в палатку, словно тонкие полиамидные стенки могли его защитить. Но не успел он сделать и шага, как из обрывков тумана появилась фигура Дмитрия.
— Это вы?!
— Колю ищу, Плужкина. Проснулся, а его нет, — с облегчением сказал якуту Жемчужников. — А почему так светло? Три часа ночи на моих…
— Не знаю, — глухо отозвался Дмитрий, подходя вплотную. На лице якута, таком же грязно-сером, как и все вокруг, Жемчужников увидел… озабоченность? недоумение? страх?! — Не понимаю ничего. Никогда такого не видел.
— Где Олег?
— Спит Олег.
Жемчужников почувствовал, что дрожит от холода. Он нырнул в палатку, светящуюся мутным желтым пятном, вытащил куртку, натянул и застегнулся поплотнее. Якут стоял, не двигаясь, и вслушивался в туман.
— Плужкин! — снова крикнул режиссер. — Где тебя черти носят?!
Плужкин не отзывался, зато в зыбком киселе, в той стороне, где находился лес, раздался надрывный скрип и что-то тяжело упало. Дмитрий сорвал с плеча ружье — странно, как режиссер не заметил его раньше?! — и повернулся на звук. Скрип и треск повторились… Бум-м!
— Деревья валятся, — растерянно прошептал толстяк.
— Как?!
— Не знаю.
— Может, м-медведь?! — глупо спросил Жемчужников, клацнув зубами.
— Какой к черту медведь…
Дмитрий не договорил, потому что из мглы на них бросилось нечто бесформенное. Одновременно с выстрелом из ружья оно врезалось в Жемчужникова и сшибло его на землю, оказавшись креативным продюсером Колей Плужкиным.
— Вы… вы… — трясясь и подвывая, приговаривал Плужкин. Якут силой отодрал его от режиссера:
— Я же застрелить тебя мог!
— Вот тут прошло, вот тут, рядом! — Плужкин пляшущей рукой показал, что заряд прошел мимо его левого уха. — Я пописать встал, вышел, смотрю — оно кругом… ну, туман… Зашел за палатку, а потом смотрю — палатки нету! Я побежал, споткнулся, упал, хожу туда-сюда, кричу — вас нету…
— Ты кричал?! — с недоверием уточнил Жемчужников.
— Еще как орал.
— И мы тебя звали…
— Не слышал я ничего, только как дерево в лесу повалилось.
— Тихо! — велел Дмитрий, поводя ружьем. Все трое прислушались — скрип и падения прекратились, пласты и ошметки тумана тоже замерли. Палатка, освещаемая изнутри фонарем, все так же мутно светилась.
— А где Олег? — прошипел креативный.
— В палатке.
— И что он, выстрела не слышал?!
Якут растворился в тумане. Жемчужников застыл, рядом с ним тяжело дышал Плужкин. Так они стояли, абсолютно не шевелясь, пока не вернулся Дмитрий и коротко произнес:
— Нету…
— Олега нету?! — не понял Плужкин.
— Ни Олега, ни палатки. Как ветром сдуло. Что делать будем?
— Я не понял! — взвизгнул креативный. — Что происходит?! Вы за нас отвечаете, Задерейко пропал, стреляете в меня… А теперь мы еще должны решать, что делать?!
— Стоп, Коля, — сказал Жемчужников. — Тут странное происходит. Лучше бы мы сюда не ехали, вернусь — морду набью Тариелу, а этого Иргына Гыргынова…
— Тихо! — опять предостерег якут. Жемчужников замолчал, снова в голову полезли фотографии трупов найденных дятловцев, безнадежно смотрящих в камеру пустыми глазницами. «Ни Олега, ни палатки. Как ветром сдуло».
Режиссер взглянул на часы: оказывается, прошло всего несколько минут с тех пор, как он проснулся в своем спальнике и выполз наружу. Вокруг лениво колыхался туман, со стороны леса опять раздался скрежет, как будто открылся огромный металлический люк с приржавевшими петлями.
«В Сунтаре мне рассказывали, что около вершины Вилюя есть речка, называемая Алгый тимирнить (Большой котел утонул), впадающая в Вилюй. Недалеко от ее берега, в лесу, находится в земле огромный котел, сделанный из меди; из земли высовывается один только край его, так что собственная величина котла неизвестна, хотя рассказывают, что в нем находятся целые деревья», — это писал еще в середине девятнадцатого века географ Ричард Маак, ходивший по этим краям. Не такой ли котел выдирался сейчас из земли, как в сценарии Иргенова?
«63. HAT. ТАЙГА. ВЕЧЕР
ГРОМОВ
Поросшая мертвыми деревьями вершина круглого холма неожиданно начинает вращаться, одновременно приподнимаясь. Земля осыпается, деревья падают, и среди тайги величественно поднимается металлическая полусфера, напоминающая большой перевернутый котел. Громов, оторопев, смотрит на происходящее. КРУПНО: из руки Громова падает ружье, Громов этого не замечает».
В тумане что-то происходило. Он колебался, рассыпался на мелкие частицы, из плотной завесы превращаясь в подобие зыбкого сигаретного дыма. Становилось заметно светлее.
— Отступаем к реке, быстро! — приказал Дмитрий. Жемчужников метнулся к палатке, позади что-то испуганно восклицал креативный, но Жемчужников схватил свой рюкзак, потом плужкинский, выволок наружу.
— На!
Плужкин брошенный рюкзак не поймал, уронил. Поднять его он не успел — со стороны леса шибануло тяжким жаром, сорвав и скомкав палатку. Подгоняемые налетевшей волной, все трое бросились к воде, словно там их ждало спасение. Про сгинувшего Олега Жемчужников не думал, он бежал, скользя по окатышам, крепко держа в руке рюкзак и причитая на ходу.
Зацепился ногой за корягу, упал, покатился с крутого берега, не отпуская рюкзак. Последнее, что услышал режиссер перед тем, как приложился головой о круглый валун, был истошный заячий вопль Плужкина.
…Очнулся Жемчужников опять от холода. Холодно было ноге — режиссер лежал у самой реки, так, что нога болталась в воде. Словно гусеница, он отполз подальше, перекатился на спину и полежал некоторое время, глядя в небо. Потом понял, что тумана больше нет, а над ним нависают низкие свинцовые облака.
Жемчужников посмотрел на часы — пять с мелочью, непонятно, утра или дня. Голова раскалывалась; потрогав лоб, Жемчужников обнаружил большущую шишку, покрытую коркой засохшей крови.
— Мама… — пробормотал он и сел.
Несмотря на отсутствие тумана, видимость была метров двадцать, дальше все расплывалось и двоилось, словно сбилась резкость. Режиссер зафиксировал лениво текущую реку, рюкзак, лежащий поодаль, ружье… Ружье Дмитрия с разбитым ложем. Жемчужников на четвереньках подкрался к нему, осмотрел — нет, стрелять уже нельзя, да и в кого стрелять?
— Братцы, — жалобным голосом позвал Жемчужников.
Никто не ответил, над берегом висела почти осязаемая тишина.
Поднявшись и пошатываясь, режиссер поднялся от реки повыше. Нашел скомканную палатку, остатки костра. Никаких следов Дмитрия, Плужкина и художника.
Погоди, сказал сам себе Жемчужников. Без паники, тем более никакие чучунаа из-за деревьев не выскакивают и скальп с тебя не снимают. Сейчас скорее всего утро, вряд ли он провалялся на берегу целый день. Стало быть, впереди еще часов девять, пока вернется хипстер на «робинсоне». Что делать? Оставаться на месте, естественно. Только в дурных ужастиках герой в подобной ситуации бежит на поиски пропавших друзей, чтобы в итоге угодить в ловушку. И орать тоже не надо. Надо тихонько сесть и сидеть. Сесть и сидеть…
Жемчужников вернулся к своему рюкзаку, нашел там батончик мюсли и медленно съел. Жевать было больно, стреляло во лбу, но он терпел. Потом запил свой завтрак речной водой, опасливо и быстро черпая ее ладошкой, словно боясь, что из реки выскочит кикимора и утащит в глубину. Снова вернулся к рюкзаку, сел, обхватив руками колени.