— Отсутствие доказательств — не доказательство их отсутствия, — пробормотал Михеев.
Рихард Экман глубоко задумался не в силах осилить столь сложную игру слов на чужом языке.
— Взбодритесь, господа! — переходя на английский, воскликнул Михеев. — Впереди у нас два переката, а к вечеру ждет важная остановка. Если нам немного повезет, то в условленном месте нас встретит мой хороший друг Миша Горчаков. Он здесь лесником работает, и если уговорим, — тут Степан выразительно потер пальцы универсальным жестом, знакомым большинству обитателей западного мира, — Миша организует нам поход к дому купца Саввинова. Вы слышали о нем, Рихард? Если собирали информацию по котлам, то не могли не слышать. Этот купец до 1936 г. торговал, кочуя по всей Якутии, и разбил несколько домиков на пути, чтобы отдыхать там и сортировать товары. Он считается одним из тех очевидцев, что лично видел котлы и, как сам рассказывал, даже ночевал в одном.
Про то, что Миша Горчаков на самом деле не лесник, а кадровый охотник и его давний знакомый, Михеев естественно упоминать не стал. А за дом Савинова они уже не первый раз выдавали старую охотничью заимку, выглядящую на все сто лет.
Яркий жилет и оранжевая байдарка бородача превратились в далекую точку. А потом и вовсе исчезли, скрывшись за излучиной, и настроение Михеева начало улучшаться.
— Show mast go on, — тихо замурлыкал он под нос.
* * *
Миша Горчаков оказался на месте и «нехотя» уговорился временно оставить свои — невероятной важности! — обязанности «лесника», дабы сопроводить «буратин» к дому купца Савинова.
За каких-то 500 евро.
Заимка особого впечатления на туристов не произвела, однако они старательно облазили ее изнутри и снаружи, фиксируя все на камеры.
Пока вернулись к месту высадки, завечерело, а парни Феди Батыкаева уже сноровисто разбили лагерь. Классический тур по Долине смерти включал трехдневный сплав с прибытием в заброшенный поселок Олгуйдах, но экспедиция Рихарда Экмана сотоварищи включала в себя помимо активного отдыха еще и поиски таинственных котлов, так что Михеев рассчитывал промурыжить иностранцев как минимум дней десять, а то и все две недели.
Посуточная оплата очень к этому стимулировала.
На пятый день они разбили лагерь в небольшой излучине Олгуйдаха, откуда Экман, устав от сплава, предложил утром выдвинуться на несколько километров вглубь тайги. Из своего походного снаряжения швед извлек футуристического вида штуку, оказавшуюся на проверку новеньким и дорогущим немецким металлоискателем, и теперь возился с настройками.
— Отключите дискриминатор, — посоветовал Михеев. — Здесь металлического хлама нет, люди почти и не бывали, а из чего сделана поверхность котлов все равно никто не знает.
Экман что-то пробурчал, не оборачиваясь.
Долгое путешествие начало накладывать свой отпечаток на иностранцев. Им почти не приходилось работать физически — эти обязанности взяли на себя ребята Феди, которым активно помогал и сам Михеев, — однако отсутствие физической подготовки и возраст сказывались. Дежурные улыбки исчезли, живости поубавились, восторги окружающей начали спадать.
Все хорошо в меру, как известно, и «буратины» свою уже понемногу выбирали.
«Как бы до срока не скисли», — заползая в спальник, думал Михеев.
Но ничего, скоро взбодрятся. Все мы скоро взбодримся.
Проснулся он от толчка в плечо.
— Степан Юрьевич, вставайте… Степан Юрьевич…
— А? Что?
Михеев разлепил глаза и кое-как сел, не выбираясь из спальника. Со стороны он походил на гигантскую гусеницу-мутанта с человеческой головой.
— Пора, Степан Юрьевич! — с неуместной торжественностью сказал Юрка, студент медфака третьего курса, откомандированный иностранцам как «полевой медик, нанятый сопровождать группу». — Цветомузыка стартует через три минуты!
— Миша на связь выходил? — сонно пробормотал Михеев.
— А то! — Юрка потряс в воздухе рацией. — Михась надежный. Как часы!
— Поехали.
Степан задергался в спальнике, силясь выбраться, и со стороны еще больше стал походить на гусеницу, мечтающую скорее стать бабочкой.
Выбравшись наконец, он сначала сходил к реке, побрызгал на лицо прохладной водой, чтобы окончательно прогнать сон, а затем решительно направился к палаткам «буратин». Одноместная, что пониже, — Экмана. С него и начнем.
— Рихард! Рихард!
Измученный швед протестующе забурчал и отпихнул тревожащую его руку, но Михеев был безжалостен.
— Рихард, вставайте.
— Gå, lämna mig inte![2]
— Там что-то есть, Рихард! — настойчиво теребил его Михеев. — И это не медведи! Медведи не светятся!
— Oh, min Gud![3]
* * *
Ночные поиски в лесу — дело практически бесперспективное. Скорее сам заблудишься, чем кого-то найдешь. Именно поэтому Михеев, человек опытный, и организовал все ближе к трем часам. Задача парней Батыкаева заключалась как раз в том, чтобы не дать «буратинам» потеряться, но они и сами быстро вошли в раж, беспорядочно мечась и взволнованно крича.
Сам Михеев пытался выглядеть одновременно встревоженным и растерянным, как и полагается человеку, чей здравый скептицизм только что получил крепкий удар под дых. В одной руке он держал ракетницу, в другой — мощный фонарь на двенадцати светодиодах. На плече болтался карабин. Присутствие оружия было важным психологическим штрихом, помогающим нагнетать саспенс. Источник тревоги и надежды одновременно.
— Dar! Dar! Jag sag ljuset![4]
Экман схватил его за рукав и кричал прямо в лицо.
От волнения он позабыл не только русский, но и английский. Выбираясь из палатки в сильном возбуждении, швед нахлобучил на голову шлем с камерой, но не успел как следует затянуть ремешки, и тот слегка съехал на бок, придавая ему вид комичный и нелепый. Именно так иностранцев любят снимать в российских фильмах — эдакие чудаковатые дурики.
— Свет! Там свет! Степан, нам нужно туда!
Крик Экмана подхватила миссис Йоунсдоттир, тыча пальцем в темноту. Рядом взволнованно топтался Сковсгаард, пытаясь навести тяжелую профессиональную камеру на нечто, теряющееся за деревьями.
Они производили уйму шума, но казалось, что темнота просто впитывает звуки человеческих голосов, не позволяя крику далеко распространяться. От фонарей толку особо не было — ярко-белый конический луч самого мощного, михеевского, лишь бессильно дробился о мешанину стволов и веток. Тем не менее Михеев честно направлял его туда, куда тыкали пальцами иностранцы, предусмотрительно засвечивая им горизонт наблюдения.
А в какой-то момент он так ловко направил всю компанию, что та влетела в густой подлесок и теперь заморские гости ворочались в нем, с хрустом продираясь через молодую сосновую поросль, словно стая медведей в малиннике. Сосновые ветки больно били по лицу, и с каждым ударом Михеев придумывал все более звучные заголовки для статей и передач о ночной охоте, которым предстояло появиться в прессе и социальных сетях, когда все будет закончено.
Ай! Одна из веток, отпущенная Рихардом с оттяжкой хлестнула его, задев глаз. Чертов швед! Да чтоб его этим самым котлом нахлобучило!
Возни в подлеске как раз достало, чтобы Миша Горчаков — добрый надежный Миша, предыдущей ночью тихо обошедший их на моторке, — собрал всю свою «цветомузыку» (сеть неоновых светодиодов и реле, питающихся от аккумулятора большого ручного фонаря) и ретировался. Опытный кадровый охотник, он позаботится о том, чтобы не оставить никаких следов.
Впрочем, почему никаких. Кое-что должно остаться.
Подлесок неожиданно кончился, и все четверо вдруг обнаружили, что вокруг стало свободно, а деревья впереди пропали. Яркий луч фонаря выхватывал только высокую — до пояса — траву.
— Опушка, — хрипло сказал по-настоящему запыхавшийся Михеев.
За спиной все еще хрустели, взволнованно матюкаясь, Федины ребята.