— Правильно аптекарша твоего керю устыдила.
— А чего, Василий Степанович? Мы ж так только. Словесно...
— У нас тоже был такой, словесник. Что ни слово, то мат. Как коллективизация началась, он вышел в начальники. — У Жестева говорок был псковский, вместо „ч“ выговаривал „ц“: „нацальник". — Так его в проруби утопили, на реке Великой.
— Кулачье! — сказал Сергей. — Поймали их?
Жестев глянул на него искоса.
— Вроде поймали. Я-то как ушел с колхоза в тридцать третьем, так и служу в сталинской авиации. Так что не знаю тоцно. — Он приподнялся, прислушался: — Ага, идут. — Еще послушал дальний нарастающий гул, сказал: — Идут, да не наши. Подъем!
До сего дня налетов на Беззаботное не было. Только видели однажды, как прошла девятка „юнкерсов" в сторону Питера, да раза два появлялась над аэродромом „рама". А тут...
С жутким воем понестись, пикируя, „Ю-87“. Нарастающий свист... душа в пятки... бежать бы, да куда... остолбенело глядел Сергей на черные фонтаны выброшенной взрывами земли... услыхал сквозь грохот, сквозь посвисты осколков:
— Беспалов! Жизнь надоела, твою мать? Быстро в щель!
Метнулся в кусты, упал, сбитый с ног теплой ударной волной. Пополз, провалился в щель. Земля содрогалась, осыпались тесные стенки полутораметровой щели...
Страх, пережитый при этой бомбежке, остался у Сергея надолго. Много было потом бомбежек и обстрелов, и он как-то научился владеть собой, но ужас той, первой, бомбежки в Беззаботном возвращался кошмарами в снах, сделался тайным, стыдным воспоминанием.
4 августа две эскадрильи во главе с командиром авиаполка полковником Преображенским покинули Беззаботное. В бомболюке одной из машин сидел, скорчившись, Сергей. Летели долго, три часа с лишним. Сергей закоченел, ноги сводило судорогой. Но даже самые дальние перелеты кончаются. Ступив на грунт аэродрома, где приземлились эскадрильи, Сергей не сразу выпрямился. Лунев, прилетевший раньше, как увидел его, так сразу в смех: „Эй, корешок, чего раком встал?" Принялся колотить Сергея по пояснице, пока не отпустила судорога.
Новый аэродром был грунтовый, вокруг плоские поля, кустарники, тут и там белые домики. Дальше темнел лес. По просторному небу плыли, громоздясь и перестраиваясь, облака. Называлось это место — Кагул, и находилось оно в середине Эзеля, самого большого из островов Моонзундского архипелага. Вот куда залетели.
Ночевали в палатках. А наутро был созван митинг, и командир полка объявил боевую задачу, самим товарищем Сталиным поставленную: бомбить Берлин.
Берлин! Вот это да-а, братцы! Сколько, сколько до Берлина? Тысяча восемьсот километров?.. Из них тысяча четыреста над морем... и столько же, значит, обратно... на пределе дальности... „Ставка ожидает, что мы с честью...“ Выполним, выполним! Это же надо — Берлин бомбить!
Из Кронштадта доставили на тральщиках бомбы и бензин. Летный состав изучал маршрут, велась разведка погоды. Техсостав вкалывал с небывалым усердием, готовя, снаряжая ДБ к дальнему полету.
Вечером седьмого августа был первый вылет. Бомбардировщики, тринадцать машин, уходили тремя группами. Вот пошел на разбег, мигая красными консольными огнями, головной. Сергей, уронив усталые руки, стоял у кромки поля. Беспокойно было: оторвется ли тяжело груженая бомбами, „под завяз-ку“ залитая бензином машина? Облегченно вздохнул, когда на последних, можно сказать, метрах взлетной полосы самолет оторвался от грунта. Ревя, словно от натуги, моторами, все тринадцать ушли в темнеющее небо, в ночь, неизвестность, немыслимую даль.
Долго не расходились технари по палаткам. Сидели на траве, смолили махру, говорили о том, о сем. А главная-то мысль была: каково сейчас боевым экипажам лететь над морем, приближаясь к германскому побережью?
— Там, слыхал я, город есть, название вроде свиньи, — сказал Жестев. — Свиномун, цто ли.
— Свинемюиде, — поправил кто-то.
— Ага. Вот там повернут на Берлин.
Ночное небо заволакивало тучами. Прохватывало холодным ветром.
— Дождь будет, — сказал Жестев. — Тут места дождливые.
— А Германия тоже дождливая? — спросил кто-то.
— Цорт ее знает.
Под утро разразилась гроза. В небе прокатывался гром, будто из пушек палили. В брезент палаток хлестала вода, подтекала внутрь, и мокло сено, которое техсостав накосил для подстилки.
Тихо подкрался рассвет.
Первым старший техник Жестев чуткими ушами уловил дальний гул. Технари выскочили из палаток. У Сергея голова была мутная от почти бессонной ночи. Ливень прошел, но влажность висела в сером воздухе. Низкая облачность накрыла Кагул.