Бывали и счастливые поездки, когда судьбу благодаришь, что ты сюда попал. Ну, например, делегация русских писателей ездила поздравлять Расула Гамзатова в Дагестан. Конечно, и там без водки не обошлось. Но какие мудрые речи! Страстные стихи среди отдающих эхом гор! Какое уважение к старикам! Или, помню, был один раз в Доме творчества в Пицунде... живого Косыгина видел — оказывается, там рядом санаторий ЦК, что-ли... Шел грустный такой старик с бритым помятым лицом. А вокруг божественная тишина. Белый гладкий песок, море на закате — как отвернувшийся подол неба, где край воды — не разберешь... Сосны, до корней раздетые ветром... Я тогда целую повесть разом отмахал, о своей целинной молодости... Как поехал за девчонкой одной на комбайне средь ночи и попал хедером прямо меж двух деревьев... ни вперед, ни назад... Ну, влюбленный был, страдал... В село заходить — стыдно... обсмеют, а то и под суд отдадут... До утра разбирал, отвинчивал... И освободившись от деревьев, снова собирал свой железный транспорт... И как раз на заре , под крик петухов, вернулся в поле, где наши спали... Обидно, в книгу эта глава не попала — редакторша из „Молодой гвардии", строгая дама с голубыми волосами, вынула сорок страниц и — в корзину. Когда книга- вышла, я и копию тех страниц выкинул — мне показалось: и вправду ерунда. „Мельчит" тему, как сказала московская редакторша. А сейчас-то думаю: если и было что доброго в той повести... Ну да ладно. Сам виноват. Вон, говорят, Астафьев все варианты хранит... Молодец мужик. Это ж труд! Но я сейчас о другом. Я про Дворец радости.
Случались в те годы особо торжественные праздники литературы и искусства, которые проводились на государственном уровне, где выступали секретари ЦК КПСС, а то и сам генеральный... Мне не привелось бывать на этих сборищах (может, и слава Богу), но вот в одну дальнюю поездку я был неожиданно включен. Это был выездной секретариат СП СССР, что-ли?.. В южных республиках нашего тогдашнего огромного государства. Я уж теперь не упомню, и не по причине старости (просто нас как начали поить, начиная с города Самарканда, где самолет встретили золотозубые молодые девушки и парни с длинными трубами, вскинутыми в небо), то ли мы с начала в Таджикистан заехали, а потом в Азербайджан, то ли наоборот. Но Дворец радости — он точно в Азербайджане, в Баку. Называется Гюлистан, что-то вроде страны цветов, или дворца цветов. Но нам перевели: Дворец радости. И вот, о том, что я там увидел и что испытал, до последнего часа не забуду.
Но прежде — что уж лукавить! — о том, в каком я тогда находился состоянии. Я пил. Жена, отчаявшись, уехала к своей матери под Кемерово, дочка проходила практику в лагере биофизиков на Ангаре. А я, редко заводившийся до той поры, вдруг в очередной раз заглянул в свою душу и понял: трус! И все, что я написал, — шелуха. Никому не нужно. И если меня тут немного знают — из какого-то квасного патриотизма. Лучше бы они Платонова читали, а не мои книжонки. А то еще на встрече в библиотеке подходят пионеры, честь отдают, как генералу, и хором цитируют страницу про глухариный ток из какого-то моего рассказика. Стараются, глаза возводят горе. А я уж и не знаю, куда от срама деться. Пукнуть, что-ли, чтобы вернуть их к жизни?.. Да боюсь травмировать детей, потеряют уважение ко всей советской литературе... Ну, ладно, больше не будем шутить.
Итак, допился я до того, что на почту не ходил дня три, газет не брал. Мне, правда, послышалось однажды: в дверь звонят. Но вставать неохота. А это, как раз, как я потом узнал, телеграмму приносили: „Согласны ли принять участие... в том и том-то.. ' Пом.ню только: гостиница „Россия", отлет такого-то. Я забежал к соседям, спросил, какое нынче число, запер квартиру — ив аэропорт: ежели самолет во время полетит, успею.
Продолжаю. Почему я прежде всего золотозубых девиц упомянул? — меня поразило, что такие свежие, молоденькие, смуглые, и у всех зубы золотые. Неужто сахаром испортили? А потом понял: для красоты. Как знак изобилия. Эти же не просто девицы встречали нас в аэропорту — так сказать, символ южной республики! А уж парни с хоркающими и завывающими трубами, воткнутыми концом в алый бархат заката (мы прилетели как раз перед обвалом черной звездной ночи юга) как бы оглашали на весь мир: смотрите, какие гости к нам пожаловали... Восток есть восток, руководителя нашей делегации, известного партийного писателя, старичка с красным бабьим лицом, заставили выпить рог с вином — и он выпил, хотя говорили: недавно перенес инсульт (а сейчас думаю — не могли не знать о болезни, наверняка рог был не полон...) — и, рассадив начальство в черные лимузины, нас — в автобусы, повезли в гостиницу. Я оказался на седьмом или восьмом этаже в огромном номере один, на столе стояла ваза с яблоками, бутылка вина и бутылка нарзана. И терзаемый муками совести и неким страхом (зачем я сюда поехал? В ногах слабость, в голове гул после двух самолетов...), я выпил сладкого вина и тут же опьянел. И как всегда исполнившись дерзости, побрел поискать соседей — где-то должен быть хороший мужичок Михаил, писатель из Мурманска, лысый, скуластый, с походкой вперевалку, бывший моряк — мы рядом летели. И еще одна дама была — вроде переводчица, которая мне сказала: какой вы милый, какой смешной. На моем этаже все оказались из Прибалтики, этажом ниже — из Армении и Ленинграда, наконец, я нашел мурманчанина — он шел по коридору, сам узрел меня, затащил к себе: „Давай вмажем по маленькой!“ На столе у него, в отличие от моего стола, чернел коньяк, в тарелке светился розовый крупный виноград (как мраморный) и стояли три бутылки „боржоми". Я в шутку, как бы обижаясь, указал на явную несправедливость в распределении благ, на что бывший моряк смущенно ответил: