Мой сосед по палате замолчал, прислушиваясь к шагам в коридоре — не врач ли грозный движется... а то ведь опять влупит снотворного в ягодицу — и уснешь на сутки... но нет, кажется, каблучки... женщина прошла... Пользуясь паузой, я осторожно возразил писателю:
— Ну, а если все же доживете до нового... третьего поворота в истории России... вы многое могли бы рассказать...
— Я не Лев Николаевич, столько не протяну.
— Но десять-то лет... как-нибудь?
— Вы думаете, за десять лет Русь-матушка выпрямится? Не сон ли это очередной, который снится Иванушке, замерзающему на печи? Если уж мы семнадцать лет терпели Брежнева... — Он вдруг пригнулся и юркнул под одеяло.
Вошел толстый, лысый, в сверкающих очках доктор, распространяя запах эфира и хорошего табака, а с ним носатая старшая медсестра со стопкой „Историй болезни".
Мы притворились спящими.
— Так, — пробормотал врач. — Ну, пусть спят. Завтра.
И работники медицины ушли.
Мы полежали, полежали — ив самом деле уснули. Проснемся ли?
Январь 1995 г.
„И разве не заслужили они бессмертия?"
Читающей Сибири представлять Николая Самохина не надо. Знают, помнят, перечитывают.
Написала — и засомневалась.
Не за горами — десятилетие выхода в свет его последней книжки.
Владельцы первых прижизненных изданий, ставшие затем стойкими читателями и почитателями его таланта, перебираются потихоньку в тот мир, где не пишут, не читают, книжками не обмениваются.
А новая Сибирь поновела так, что уж не возьмешь на себя смелость сказать о ней — читающая Самохина Сибирь...
Стало быть, надо представлять?!
И тем, кто еще помнит. И тем, кто уже не знает.
Лредставлять-то надо раннюю повесть Николая Самохина, бог весть по какой причине не опуб.ликованную тридцать с лишним лет назад и отыскавшуюся недавно в домашнем архиве.
Повесть — завязь будущего Самохина, зрелого мастера прозы, сколь веселой, столь и грустной, и автобиографичной и типажной, и публицистически меткой и лирически пронзительной.
Писалась повесть в пору, когда инженер Самохин, простившись с дипломированной специальностью (закончил Новосибирский водный институт), утверждается как одаренный газетчик, способный и на статью и на фельетон, но предпочитающий „сатиру и юмор" всем прочим формам существования в журналистике.
По происхождению — самый что ни на есть „люмпен": сын коно-возчика и бывшей батрачки, выходец с окраинной улицы Новокузнецка, где и прошел свои первые жестокие житейские „университеты".
По проявлению — самый что ни на есть интеллигент, если понимать под этим способность к нравственной умственной деятельности и полное отсутствие „шкурных“ рефлексов.
По природным данным — то, что называется „свморрозд": к недюжинному таланту впридачу еще и силы для его реализации — вопреки предлагаемым обстоятельствам.
А обстоятельства предлагались суровые — сочно живописует их Николай Самохин в повестях „Рассказы о прежней жизни", „Где-то в городе на окраине", „Сходить на войну", „Наследство"...
Одна из них кончается трагическими строчками:
„...Где-то милиционеры гнали Ваньку, не сумевшего прорваться сквозь наше детство".
Самохин прорвался — чтобы Рассказать.