— Хочу,— пробормотал я.
Вот что такое для меня Полинка.
Но довольно об этом. Пока что картина такова: есть битком набитый прицепной вагон № 13. В этом вагоне, на верхних полках едут четверо завоевателей. В карманах у них аттестаты зрелости, в чемоданах — справочники для поступающих в высшие учебные заведения. Впереди — большой город и неясное будущее. И мы разговариваем об этом будущем.
Алексеич: Мне бы только на троечки. У меня льгота матросская. Только бы на троечки, а там я эту науку дорубаю.
Женька: Попробуем. Попытка — не пытка. Электролизный цех все равно от меня никуда не уйдет.
Полинка: Больше всего физики боюсь... и сочинения. Ой, мальчики! Я с этой полки обязательно ночью грохнусь!
Я: Нельзя тебе падать — медкомиссию не пройдешь..
II
Толпа на перроне быстро растаяла. Как сквозь землю провалилась. Стало просторно и, наверное, поэтому очень тихо. Все звуки отпрыгнули разом и по одному вернулись издалека. Вздохнул где-то паровоз, заворковал голубь высоко под крышей вокзала, провезли тележку с багажом по соседнему перрону.
Потом, спугивая тишину, прямо над нами щелкнул громкоговоритель:
— Московское время четыре часа!
Ну вот, а местное, значит-— восемь.
Полинка поежилась.
— Дать куртку? — спросил я.
Она мотнула головой: не надо.
— Какое сегодня число? — спросил Алексеич.
— Двадцать четвертое июля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.— Ответил Женька.
— Ну, пошли.
И мы тоже провалились сквозь землю. Нырнули с перрона вниз, миновали освещенные переходы, две коротких лестницы и через зал ожидания вышли на площадь.
— Оглянитесь, братцы! — сказал Алексеич.
Мы оглянулись и теперь увидели вокзал во всей красе: огромное белое здание, с башней посредине. Опираясь на два крыла-лапы, оно словно лезло вверх, прорастая сквозь асфальт площади и гранит лестниц.
— Один из лучших в Союзе,— похвастался Алексеич.
Повернулись обратно — ничего особенного. Разворачивается на площади старенький красный трамвай, а рядом человек тридцать пассажиров придавили к оградке сквера одинокое такси и бьют его чемоданами.
Нам-то спешить некуда. Мы пешком идем. Женька несет Полинкин чемоданчик. Как будто это мои обязанности. Мог сообразить. И когда он успел? Женька останавливается закурить, и я беру чемодан. Он прикурил, схватил рукой воздух и сделал вид, что ничего не заметил.
Но теперь я так забаррикадирован, что идти со мной рядом нельзя. И Полинка берет под руку Женьку. Быстро освоилась! Правда, разговаривает она при этом с Алексеичем. Смешно так обращается к нему на вы.
— Вы, Алексеич,— говорит она,— были здесь, да?
— А где я не был,— отвечает он и кивает головой налево: — Цирк городской... Я даже в Сан-Франциско был.
— Правда?! — изумляется Полинка.— Наверное, страшно интересно?
— Ничего, любопытно,— соглашается Алексеич и машет рукой направо.— Госдрамтеатр. Бывшее купеческое собрание...
Мы глазеем на драмтеатр — бывшее купеческое собрание.
— А прямо,— показывает дальше Алексеич,— проспект Сталина.
— Как у нас,— говорит Полинка.— Только у нас — улица.
— Как везде,— добавляет Женька.
Странный город. Интересный. От вокзала тянулись деревянные дома, одноэтажные, с аккуратными калиточками. Если бы не асфальт кругом — самая раздеревенская улица. А машин — побольше, чем у нас на главном проспекте.
А теперь пошли большие, каменные. И разные. Вперемежку с „купеческими собраниями" — новые громадины, вроде вокзала.
Огромный, видимо, город. Все идем, идем. Посидели в скверике, возле фонтана. Полюбовались оперным театром — тоже одним из лучших в Союзе. Зашли в столовую, поели сосисок.
— И пятую часть не протопали,— сообщает Алексеич.
И вдруг — длинноногий деревянный мост через крутой овраг, и склоны у оврага тоже деревянные — вымощенные домами, домишками, засыпухами, баранками, сараюшками. Такой Шанхай — куда там наша Вторая Болотная улица.
А за мостом...
— А за мостом,— говорит Алексеич.— Я и сам не знаю что.
Ничего, язык до Киева доведет.
— Гражданин, где здесь институт связи?
— А все прямо и прямо...
— Тетя, далеко ли до института связи?
— Далеко, милые. Как базар пройдете, там и спросите.
— Пацан, мы по этой улице к институту попадем?
— Уперлись уже, а все спрашивают! Ну и темнота!