А моторы все ближе. Совсем уже рядом самолетный гром... Ах ты, вот один вынырнул, выпрыгнул из-под серого небесного одеяла и пошел разворачиваться на посадку. На полосе уже машет ему флажками стартер-финишер. Заходят, заходят ДБ на посадку. Техсостав встречает свои машины, вернувшиеся из невозможной дали, шутка ли, из Германии. Обнимаются с черными от усталости летчиками. Ну как? Ну как Берлин? Да что ж, огромный город, полно огней, представляешь, без светомаскировки, вот же обнаглели — ну, мы им дали! Влепили от всей души! И как пошли, как пошли вырубать свет большими квадратами. И прожектора сразу. И, конечно, зенитки. Но ничего. Все бомбы положили. И обратно.
Вот только одна машина... Бедняга Дашковский, не дотянул до аэродрома... горючее, что ли, все вышло... врезался на подлете в лес... Уже помчалась туда санитарная машина...
Через день, 10 августа, на Кагул налетели „юнкерсы“: немцы не дураки, вычислили, с какого аэродрома можно долететь до Берлина. Зенитчики работали исправно, и все самолеты были, само собой, рассредоточены и замаскированы, но все же осколками повредило несколько машин и было изрыто воронками поле. Но в ту же ночь группа ДБ опять бомбила Берлин. На этот раз он утопал во мраке, и ПВО не дремала — на всем пути от Свинемюнде до Берлина метались прожектора и рвались зенитные снаряды. Но бомбы на Берлин были сброшены и все машины вернулись, дотянули до Кагула. В ночь на двенадцатое снова ушли бомбовозы в темное, клубящееся тучами небо над штормовым морем, набирая высоту до своего потолка — до восьми тысяч метров.
И так — весь август.
Последний, девятый налет на Берлин состоялся четвертого сентября. А шестого большая группа „юнкерсов“ бомбила Кагул с яростью, в которой угадывался гнев высокого начальства, может, и самого Гитлера. В самом начале бомбежки Сергея, бежавшего к щели, настиг осколок бомбы. Сергей упал, схватившись за голову над левым ухом, сквозь пальцы текла кровь. Дополз до щели, рухнул на ее мокрое от дождей дно.
Очнулся Сергей в санчасти — беленые стены, крыша над головой. А голова обвязана бинтами, и болит, и словно забита каменной тяжестью. Он лежал на плащ-палатке, расстеленной на сене. Еще лежали тут четверо, а один, с черными усиками, сидел, обхватив руками угловатое колено. Сергей узнал в нем старшего сержанта Писаренко, стрелка-радиста с одного из разбитых самолетов.
Слышал Сергей плохо, уши были заложены. Когда Лунев пришел проведать, не все доходило из того, что Леха рассказывал. Дошло только, что шесть машин разбило, и людей побило, и поле перепахало бомбами, и теперь все, кто живы, носят землю на носилках, засыпают воронки, потому как решили сымать оставшиеся ДБ с Эзеля к такой-то матери, а он, Леха, на минутку забежал в перекур...
— Ты чего сказал? — переспросил Сергей. — Улетаем с Эзеля?
— Ходит такой слух. Ну, давай, корешок. Выруливай.
Ранним утром пришли командир полка с комиссаром. Обстановка, сказали, сложилась трудная, есть приказ авиагруппе покинуть Эзель, но машин осталось мало, весь техсостав забрать не удастся... Сергей слушал напряженно — и уже понял, понял... При первой возможности, продолжал комиссар, будет прислан самолет, вывезем оставшихся... Противник начал десантную операцию, но отбит... Эзель сдан не будет... Выше, товарищи, боевой дух!
Двух тяжелораненых унесли на носилках. А легкораненые остались: старший сержант Писаренко и трое технарей, в их числе Сергей. Перед тем, как их увезли на санитарной машине в расположение ближайшего стрелкового полка, зашел проститься с ними Жестев.
— Как, Беспалов, голова? — Он сочувственно моргал рыжими ресницами. — Ну, ницего, заживет. Доктор говорит, касательное ранение.
— Да, — прохрипел Сергей. — Внутрь не попало.
— Во, молодец. Раз шуткуешь, знацит, порядок.
Глава шестая
БАКУ. НОЯБРЬ 1989 ГОДА
Надо Олежке суп сварить.
Вхожу в кухню, начинаю мыть и резать овощи.
— Ой, Юля-ханум! — Соседка в ярком сине-красном халатике, и сама яркая, хорошенькая, с подведенными карими глазками, вбегает в кухню. — Здрасьте, Юля-ханум, что-то вас давно не видно.
— Здравствуй, Зулечка. Я позавчера тут была.
— Да-а? А я не видела. — Зулейха ставит на газ огромный чайник. У них целый день пьют чай. — У меня такое расписание неудобное, прямо не анаю... Ой, Юля-ханум, что мне рассказали! Приятельница позвонила, говорит, они совсем сошли с ума, голые пришли на митинг!
— Кто? На какой митинг?
— Армяне в Степанакерте!
— А почему голые?
— Ну, не знаю. Чтоб в Москве о них не забывали, да-а...
— Зулечка, это, наверное, глупая выдумка. Ты спроси у своего Гамида. Он же в курсе событий.