Впрочем, Алексеича это вовсе не смущает. Он деловито подкладывает себе картошки, отколупывает здоровенный кусок масла, тянет поближе блюдо с помидорами. И вдруг, не дожидаясь, когда тетя Маруся кончит свои причитания, спрашивает:
— Это что ж, супруг ваш будет? — и показывает на большой портрет усатого мужчины.
— А! — встрепенулась тетка.— Это кто? Муж, шоб ему очи повылазили, заразе!
— Мгу,— говорит Алексеич, поддевая селедку.
— Мотается по белому свету неизвестно где, вражина!
— Мгу,— говорит Алексеич и пинает меня ногой под столом.
Теперь мне ясен его маневр: отвлечь огонь на себя и дать Полинке спокойно поесть...
А потом мы собрались на речку. Тетя Маруся сказала:
— Все вниз и вниз, огородами!
Мы и пошли огородами, по узкой стежке. Впереди Полинка, за ней я и Женька, позади всех Алексеич с удочкой.
— Может, действительно, в медицинский? — спросил я.— Как трудящиеся?
— Правильно, давайте в медицинский,— сразу откликнулась Полинка.
Она повернулась к нам лицом и, отступая пятками вперед, смешно подбоченилась.
— Доктор Кручинина! Здорово, да?
— Шикарно,— сказал я.— Смотри, не трахнись затылком, доктор Кручинина.
Полинка показала язык и прошлась чечеткой.
Алексеич повернул ладонями вверх огромные, как лопаты, руки и, с удивлением рассматривая их, спросил:
— Вот этими... больных лечить?
— Почему этими? Главным образом вот этим,— постучал я по лбу.— Головой зовется, между прочим.
— Ладно, старик,— сказал Женька.— Давай завтра об этом. В медицинский, так в медицинский. Придем — посмотрим. Ты опять речь скажешь — и подадимся в строительный.
Речка оказалась тихой и приятной на вид. Только этот берег был крутоват. Он уходил в воду двумя песчаными ступеньками. Я быстро разделся и прыгнул ласточкой прямо с верхней ступеньки. Наверное, треть речушки я прошел под водой и потом только вынырнул.
— Как вода, Мить? — крикнула Полинка.
— Молоко,— сказал я.— Не лезь в глубину.
— А я с Женей. Он меня плавать поучит. Поучишь, да?
У Женьки стройная, гимнастическая фигура. Хоть сейчас на плакат. Чего он поперся в секцию бокса?
— Махнем на ту сторону,— предложил я.
Женька, щурясь на закатное солнышко, покачал головой.
— Соревнуйся один.. У меня место твердое — второе после топора.
Второе после топора, а берется учить! Ну ладно. Я поплыл красивым, идеальным кролем — пусть посмотрят, как это делается.
Я плыл и плыл, пока зацепил пальцами дно. И тогда лишь встал на ноги. Черта с два они любовались моим кролем. Алексеич поймал пескаря, и они бежали посмотреть, держась за руки.
„Вот что, парень,— сказал я себе,— не психуй. Запомни — товарищество. Ничего здесь такого нет. Уловил? То-то“.
„Может, они поцеловаться вздумают — тебе какое дело“, — думал я, пересекая речку еще раз.
„Непринужденные отношения! — Я развернулся для третьего заплыва.— Чисто дружеские! Понял?!"
Когда я, наконец, выбрался на берег, у меня стремительно колотилось сердце и дрожали руки.
Алексеич поймал еще двух пескарей...
III
Мы опять шли от вокзала пешком. В павильоне возле цирка съели по пирожку. Алексеич предложил еще выпить портвейна, но Женька сказал:
— Правильно. А потом дружно дыхнем на приемную комиссию?
По другую сторону железных ворот цирка стоял тир.
— Стрельнем, ребята,— предложил Женька.
Со вчерашнего дня у них с Алексеичем на лицах выражение вроде: „А черт его знает“. И они что-то тянут, цепляются за каждую мелочь. Медицинский, что ли, их так смутил?
Мы выстрелили по три раза. Алексеич все промазал, расстроился и закурил.
— Слон — толстая шкура! — сказал Женька и сбил слона. Потом он так же небрежно поразил медведя-кузнеца и пикирующий самолет.
Я долго прицеливался в какого-то селезня. На третий раз почему-то угодил в мельницу, которая на радость всем закрутилась, и не сознался, что попал случайно.
Полинка защурила не тот глаз и сказала:
— Говорят, они там всех в анатомку водят. Брр... А сами ходят и в глаза заглядывают. У кого в глазах туман, того к экзаменам не допускают.
— В голове у тебя туман,— сказал я.— Молчи лучше, а то промахнешься.
Полинка замолчала, но все равно промахнулась. И виновато посмотрела на Женьку.
— Наплевать,— усмехнулся Женька.— Это у них ружья такие... непристрелянные. Ну-ка, дай.
Он взял ружье, рассеянно взвесил его на руке и сказал:
— Ну да, это влево забирает.