— Эй, друг,— тронул я за плечо парня.— Ну чего ты к ней привязался.
Он повернулся и, как-то дико всхлипнув, изо всей силы ударил меня в ухо. Я почувствовал, как мотнулась в сторону голова, ослеп на мгновение, и в следующий момент получил еще один удар, который отбросил меня к ограде. Теперь мы оказались лицом к лицу, и я увидел глаза парня. Может, свет луны так окрасил их, но это были страшные, побелевшие от бешенства глаза.
„Убьет“,— подумал я.
— И-эх! — крикнул парень и, отскочив, занес обе руки.
И тут я встретил его левой в .солнечное сплетение. Встретил, скорее, машинально, но, видно, попал точно. Парень как-то сразу обмяк. Тогда я, собрав силы, дважды ударил его в подбородок, и каждый удар звоном отозвался в моей голове. Он сел на тротуар сразу, будто из него вынули кости.
— Вам больно? — подбежала ко мне девчонка.
Теперь я понял, почему она откидывает назад голову. Это не из-за кос. Это от привычки смотреть снизу вверх — девчонка была совсем маленького роста. Маленькая и тонкая, как стебелек.
— Ничего,— сказал я.— Пойдем отсюда... Пойдем.
Мы прошли несколько шагов, и я подтолкнул ее в темную аллею.
— Пойдем сюда...
— Вы что? — встревожилась она.— Вы испугались?
— Нет... не в этом дело.
Мне не хотелось объяснять ей, что если этот верзила встанет, а он встанет, то будет безобразная, звериная драка, с кровью и катанием по земле. И мой бокс вряд ли поможет — я только что понял это.
На подбородок побежала теплая струйка крови.
— Давайте я... — потянулась девчонка, вытащив откуда-то из рукава малюсенький платок.
— Не порть платок,— я сорвал листик и вытер кровь.— Ты откуда?
— Из Киева.
Она сказала мягко — „с Киева".
— Нет. Я про другое. Здесь откуда?
— А вон,— она показала глазами на освещенные окна института.— Поступаю.
— Ага. Ну пойдем — провожу. Зачем же ходишь одна так поздно? Здесь — не Киев.
— Где это тебя, старик? — испуганно спросил Женька, приподнимаясь.
Они сидели втроем и пили чай. Хозяйничала, наверное, Полинка, потому что тумбочка была уставлена баночками-скляночками.
— Подрался,— буркнул я.— За девушку вступился.
— За девушку! — сказала Полинка и вроде бы даже растерянно опустила стакан.
И здесь такая жгучая обида вдруг затопила мое сердце! На комиссии забраковали! Какой-то гад ни за что набил морду! Друзья тоже хороши — цирк им дороже!
А теперь и Полинка! Ну зачем она так? Неужели думает, что я слепой? Не замечаю, как они, забываясь, смотрят друг на друга с Женькой? А если слепой, и дурак, и все мне только кажется, то почему она сегодня тоже ушла?! Почему не случилось то, о чем мечтал я в сквере?!
— Да, за девушку! — вызывающе сказал я, почти крикнул и прямо посмотрел ей в глаза.— За очень красивую! Из Киева. Мы с ней отлично погуляли. Папа у нее, между прочим, в Киеве — генерал!
Папу-генерала я непонятно зачем придумал только что. И вид у меня был, наверное, отчаянно глупый, потому что Алексеич вскочил, оттеснил меня в угол и умоляюще зашептал:
— Что ты, Митяй! Митя, зачем ты так! За одну девушку вступился. Другую обижаешь!
А Полинка встала, теперь уже и в самом деле растерянная, и вышла из комнаты.
Остались на тумбочке баночки-скляночки.
Утром к нам пожаловала комендантша. Мы еще лежали под одеялами. Правда, Женька и Алексеич уже с книжками в руках.
— Долго спите, молодежь,— физкультурным голосом сказала комендантша и прицелилась глазом на Женькин „Беломор".
— Не возражаете? — решительно вытряхнула она последнюю папиросу.
Женька не стал возражать.
— Кто староста комнаты? — спросила комендантша, прикуривая.
Староста был я.
— А который из вас Агарков?
Агарков тоже был я.
— Сдадите постель кастелянше, Агарков,— сказала она,— с одиннадцати до часу.
И вышла. Осталось только перистое облачко дыма.
— Как сон, как утренний туман,— сказал Женька.
Я встал и начал одеваться. Ребята почему-то вели себя абсолютно спокойно. Ни гу-гу. Только когда я взялся за дверную ручку, Алексеич заметил ласковым голосом.
— За документами, Митя, рановато.
— Ничего,— бодро сказал я.— Подышу воздухом.
В скверике, на полукруглой площадке, спиной к цветнику стояла вчерашняя девчонка. А перед ней на скамейке сидело... раз, два, три, четыре, пять. Мамочка! Шесть парней. Вот это свита! Где только они вчера были, голубчики?
Девчонка, видимо, держала свой секстет в строгости. Дирижируя худенькой рукой, она читала им книгу, и рыцари преданно смотрели ей в рот. Между прочим, косы у нее оказались не темнорусыми, как мне показалось в сумерках, а классически каштановыми, если, конечно, этот цвет так назывался. А глаза — классически голубыми.