А я не прочитал ни странички. И как раз по физике-то у меня четверка.
— Физик у нас, ребята, между прочим, был... Враг народа.
— Ого! — сказал Женька.— Школу поджег?
— Да нет. В тюрьме за что-то сидел. И вообще темная личность. Я ему на экзамене трансформатор сжег.
— Двойка? — спросил Женька.
— Нет, четверка.
— Ну какой же он враг народа. Это ты враг прогресса.
— Заткнитесь,— сказал Алексеич и встал.
И сразу половина комнаты стала полосатой из-за его тельняшки.
— Ты, Митя, когда последний раз шамал?
— Вчера утром.
— Вот,— покачал головой Алексеич,— видали йога! Давай за Полинкой — и в столовую. Ну что ты окаменел, генеральский зять? Давай, давай, она же еще ничего не знает. Да есть у тебя совесть или нет?
И чуть не выдвинул меня за дверь вместе с кроватью, за которую я уцепился.
Наверное,, это был такой счастливый день. Полинка первым делом обследовала мое ухо.
— Распухло. Будешь еще гулять с посторонними красавицами?
— Ладно,— сказал я.— Довожу до сведения: был у декана...
— Он был,— дернула плечом Полинка.— Да Алексеич и Женя еще вчера к нему ходили. Сразу же, перед цирком. Съел?
Я съел. Проглотил, не пережевывая. Ну хватит! Идиотских положений больше не будет. Отходил в несчастненьких. Оттенки кончились. Начинаются основные цвета — экзамены.
V
— Хорошо-о! — говорит Алексеич с какой-то зябкой бодростью, словно только что выскочил из-под холодного душа.— Ух, хорошо.
Хорошо... Впрочем, у него-то не совсем. У него — посредственно. У меня — отлично. Мы с ним сдали физику. Женька с Полинкой написали сочинение. Они в другом потоке.
Мы сейчас все в одном потоке — в уличном. Мы шагаем легко и четко, как на параде, и милиционеры сигналят нам полосатыми, как Алексеичева тельняшка, жезлами: путь открыт!
Все пути открыты. Все дороги ясны. Прав Алексеич: хорошо жить на свете! Только... Только впереди идет Полинка — узкоплечая, стройная, с тонкими, изящными как у танцовщицы руками. Она знает, что мы смотрим на нее, и дурачится. Надела мохнатую кепку Алексеича, чуть пританцовывает на ходу и через плечо улыбается нам, морща нос.
— Ах ребятишки, ребятишки,— совсем уж растроганно бормочет Алексеич и обнимает меня за плечи.— Никогда больше не ссорьтесь. Слышишь, Митя?
Ах, милый человек, Алексеич! Неужели он совсем ничего не замечает? Не видит, как все дальше и дальше уходит от меня Полинка?
„Женя рассказывал... Женя считает... Женя передумал... Женя, Женя, Женя!“ — без счета повторяет она. Просто удивительно, когда успел молчальник Женька рассказать ей столько историй, высказать столько мнений, обнаружить столько желаний?
Я осторожно высвободил плечо из-под тяжелой руки Алексеича. Успокойтесь, дорогой товарищ Черданцев! Кажется, мы никогда больше не поссоримся.
В кинотеатре Полинка вдруг закапризничала.
— Ты сядешь рядом со мной,— сказала она.
— Мне и здесь хорошо,— ответил я, оставляя между нами Женьку и потом Алексеича.
— Нет, ты сядешь с этой стороны,— Полинка бросила кепку на крайнее кресло.— Вот сюда.
Наступило замешательство. Ребята стояли. Алексеич простодушно улыбался. На лице у него было написано совершенно определенно: ну что ж ты, чудак, ломаешься? Женька, как и я, понял, наверное, смысл этой вспышки. Он терпеливо ждал, слишком пристально рассматривал экран.
Я обошел ряд кругом, поднял кепку, сел и сказал как мог просто:
— С Алексеичем бы я мнениями обменивался по ходу. Не люблю, понимаешь, молча смотреть.
— А? — повернулась Полинка.— Мнениями? Поговоришь со мной...
Жужжит за спиной движок. Тянется через весь зал тоненький желтый лучик. На экране мужественный человек красиво любит растерявшуюся, беспомощную женщину. А если скосить глаза чуть в сторону, то можно разглядеть, как в темноте встретились их руки.
„Хорошо поговорили",— думаю я и незаметно вытираю слезы мохнатой кепкой Алексеича. .
— Побродим? — предлагает Женька и переводит ожидающий взгляд с меня на Алексеича.
— Нет,— говорит Алексеич.— Я на боковую. Эх, и спать же буду сегодня!
Полинка смотрит вниз, молчит и вращает туфельку, словно растирая что-то на асфальте. Они стоят близко друг к другу, напротив нас, и я чувствую, как вырастает между нами стенка, из-за которой мне тоже полагается зевнуть и присоединиться к Алексеичу. Но я заставляю какую-то пружину внутри себя распрямиться, шагаю через вязкую пустоту, беру Полинку под руку.
— Побродим,— говорю я и твердо гляжу на Женьку.
Женька опускает глаза.