Вероятно, она решает, что я сошел с ума.
А рядом с нею почему-то стоит Полинка и беззвучно смеется, закинув голову.
...Полинка смеется и быстро-быстро крутит педали. После поворота я обхожу ее и кричу:
— Ближе к бровке! Ближе! Смотри, как я!
Нас обгоняют мазы с абашевским углем. Они оглушительно ревут и, протягивая из-за наших плеч по два желтых луча, далеко впереди высвечивают дорогу. И вдруг у самого края ее — частые наплавы асфальта. Я не успеваю крикнуть. Меня начинает подбрасывать на седле, а руль рвется из рук. „Вот сейчас..." — успеваю подумать я и в этот момент слышу за спиной металлический треск...
Разорванным платком я перевязываю Полинке ссадину на колене. Совсем рядом белеет в темноте круглая, нежная нога. Можно прижаться к ней щекою. Нет, я только наклоняюсь чуть ниже. Еще совсем немножко. Вот если бы она погладила мне волосы. Почему она не погладит? Я так этого хочу!
...Мчится автобус, дребезжа стеклами. Пляшет под грустную мелодию неунывающий пластмассовый человек — Петрушка.
VII
Наконец, понял все и Алексеич.
Я вернулся с тем же автобусом и до утра прошлялся по городу. Сначала я все ходил по главному проспекту. Пока не разбрелись последние гуляющие. Тогда на пустом, ярко освещенном проспекте стало неуютно, и я свернул в первую боковую улицу. Я не помню, сколько прошел их за ночь, потому что сначала шагал без разбора, а потом стал высматривать тихие и узкие улицы. Такие, где редкие фонари с трудом пробивали переплетающуюся листву, а от одного желтого круга до другого тянулись прохладные тоннели. В тоннелях были особенно звонкие тротуары.
Иногда я садился на низенькие оградки и курил одну, вторую и третью папиросу. В одном таком месте я задремал и проснулся от того, что надо мной стоял человек и просил спичку. Я дал ему прикурить. Мужчина поежился и спросил:
— Прохладно?
— Не знаю,— ответил я.— По-моему — нет.
— Прохладно, прохладно,— сказал мужчина и ушел, спрятав руки в карманы.
Под утро я немного заблудился и вышел к институту с непривычной стороны. Я перелез через металлическую ограду. Верхние окна института плавились под солнцем. А низ его и весь сквер были еще в тени. На пустой аллее какие-то парни, показавшиеся мне необыкновенно высокими, старательно делали зарядку. С одной из скамеек поднялся Алексеич и шагнул мне навстречу.
— Ты где пропадал, дурной? — спросил Алексеич. И по его лицу было видно, что он обо всем догадался или ему рассказали.
— Переведусь в другой институт,— сказал я.— Вот сдам последние и переведусь. Не могу я так больше.
— Ну и мысли тебе натощак приходят! — бодро сказал Алексеич.— На-ка вот расческу, распутай чупрыну и пошли шамать.
Совсем он не умеет притворяться, Алексеич. Будто я не вижу, как ему весело на самом деле. Я, конечно, пойду с ним. Наверняка, он немало здесь просидел. Караулил меня, психа, переживал.
Мы пошли в самую раннюю на проспекте столовую. Еще минут пять ждали, пока откроется. За только что накрытыми столиками было пусто. Мы сели в уголок, к окну. Подошла молоденькая официантка с припухшими глазами. Видно, тоже совсем недавно прибежала на работу.
— Ну что, по стаканчику бы? — вопросительно посмотрел на меня Алексеич.
— Нельзя,— сурово сказала официантка.— Так рано не подаем.
Алексеич отвел ее в сторону и стал что-то шептать, показывая глазами в мою сторону.
Наверное, вид у меня был не очень жизнерадостный. Официантка сочувственно закивала головой и ушла за перегородку.
— Чего ты ей заливал? — спросил я вернувшегося Алексеича..
— Сказал, что бабушка твоя умерла, у которой ты с двух месяцев воспитывался. А мне тебя подготовить надо.
— Умерла бабушка, Алексеич! — усмехнулся я.— И готовить меня не надо. Я уже готов.
— Да ладно тебе,— сказал он.— Брось, честное слово.
Нам принесли по стакану красного вина и котлеты.
— Знаешь, Митя,— сказал Алексеич, когда мы выпили.— Если хочешь, я ее не одобряю. И его не одобряю. Но любовь я, Митя, одобряю. Мне объяснить трудно, я оратор плохой. Но ты поймешь, у тебя голова светлая. Ну вот помнишь, как ты нас отговаривал в связь поступать. Тогда у тебя слова нашлись, и все такое. И лицо у тебя горело, и красивый ты был. Мы ведь — не пацаны, кое-что в жизни видели, и все равно рты поразевали. А для нее у тебя нет слов. Ты же ее только воспитывал: туда не ступи, того не делай, в глубину не лезь. Как будто тебя пионерское звено в буксиры приставило. А ей, может, как раз в глубину хочется.
Так. Явление первое: Митя любит Полю, Алексеич умиляется, Женя чуть-чуть переживает. Явление второе: Поля любит Женю, Митя очень переживает, Алексеич ведет разъяснительную работу. Ради святого товарищества. Все как по нотам: сначала дружеское участие (расчеши волосики, утри нос), потом стакан вина для создания обстановки, наконец душеспасительная беседа. Полный порядок. Любовь — не картошка. Я уже понял.