— Понимаешь, в этом деле тоже опыт нужен. Я не о плохом. Не про то, чтобы знать, когда кому подол задирать надо. Как бы тебе объяснить? Ты на нее все переложил — пусть, мол, сама отличает настоящее чувство. А она, Митя, не рентгеновский аппарат.
Вот и поговорили! Ах какие они принципиальные, мои друзья. Режут правду-матку. Сначала один, теперь другой. Трудно им, но режут. А я-то идиот!
Мы шли в институт и молчали. Алексеич, наверное, потому, что не получилось душевного разговора. Чего же он ждал? Что я пожму ему руку и растроганно скажу: „Спасибо, чуткий друг, ты открыл мне глаза“?
Солнце выбралось уже из-за домов и успело нагреть асфальт. В главной аллее, где утром приседали физкультурники, сдвинув прямоугольником четыре скамейки, разместилась свита маленькой киевлянки. Сама она, забравшись с ногами на скамейку, читала им вслух учебник химии. Какой-то новый парень, длинный, в цветастой тюбетейке, видно, еще не прирученный, громко острил, нарушая идиллию.
На пустых и длинных, выбеленных солнцем ступенях сидела Полинка. Такая печальная и такая красивая, что у меня комок подступил к горлу: „Для нее у тебя нет слов"... Вот подойти сейчас, взять за руки и... самые нежные, самые непридуманные...
Полинка подняла на нас глаза и сказала тихо:
— Женька провалил математику. Только что.
Алексеич молча опустился рядом с нею.
— Он в обратных функциях плавал,— сказал я.— Всегда. Я ему говорил.
Алексеич поднял со ступеньки корочку засохшего раствора, переломил ее, потер в пальцах и сказал:
— Правильно, Митя, плавал. А ты говорил. Он за прошлый год в электролизном цехе восемь рацпредложений внес. Заодно они с главным технологом авторское свидетельство получили. Это его прямые функции были. Только они в аттестат не записаны. А тригонометрией он, Митя, занимался с двадцати четырех ноль-ноль и так далее. Верно, плавал маленько.
Женька сегодня уезжает. Снова товарищество собралось на том же месте, где сидели когда-то по случаю моих оттенков. И опять они трое на скамейке, а я опять сбоку припеку — в стороне, на оградке.
Вчера случилось что-то неладное. Вечером Алексеич и Женька принесли в общежитие бутылку водки.
— В комнате пить нельзя,— сказал я.
— На прощанье, Митя,— улыбнулся Женька.— За обратные функции.
— В комнате пить нельзя,— упрямо повторил я.— Такой порядок, ребята. Я же староста — поймите.
Алексеич, поставив локти на тумбочку, смотрел на эту бутылку и молчал. Потом, не поворачивая головы, мягко сказал:
— Пойдем, Женя, под заборчик. Нам, работягам, не привыкать.
И они ушли. А я легла кровать и закрыл голову подушкой. За что судил меня Алексеич? В конце концов, разве мне сейчас не хуже всех? Конечно, Женька завалил математику. Но ведь в обратных функциях он все-таки плавал. Это факт. И разве кто-то виноват, что рационализаторские предложения не засчитываются на экзаменах? И что по внутреннему распорядку нельзя пить в комнате? Почему они крутят и путают там, где все ясно, как дважды два?
.. .На скамеечке у них тихо. А мне и вовсе ни к чему шуметь в одиночку. Я заклеиваю рваную беломорину. Я заклеиваю, а она расползается. Я заклеиваю, а она расползается.
— Возьми другую,— кидает мне пачку Алексеич.
Полинка словно и не вставала со ступеней. Сидит в той же позе. Совсем уронила голову.
— Не хмурей, маленькая,— говорит Женька и осторожно убирает со лба ее светлую прядку волос.— Все будет отлично.
И волосы медленно падают обратно. И Полинка не дует на них.
VIII
И еще проходят дни. Похожие друг на друга. Я никого не вижу, не выхожу из комнаты. Читаю, читаю, читаю. И когда Алексеич зовет обедать, говорю: „Схожу попозже".
А потом наступает один — стремительный, все переворачивающий, обидный, непонятный день.
— Вот, вот и вот! — яростно вычерчиваю я обломком кирпича на асфальте пирамиду.— И сечем так! Ты же знала это!
— Я забыла, Митя,— безучастно говорит Полинка, даже не взглянув на мой рисунок.
— Как забыла?! Мы же решали столько подобных задач! Я приходил, и мы решали! Помнишь?
— Я забыла, Митя,— повторяет она.
Она медленно поднимается по ступеням к институту, и двери перед ней открываются. За ними стоит наш розовенький Гена. Гена зачем-то снимает очки. Глаза у него растерянные.