К сожалению, возили меня только в Одессу. Время от времени возникали другие планы, но всякий раз дело кончалось тем, что Одесса всего разумнее и выгоднее: там море, солнце, пляж и без особых хлопот обеспечен обед у дедушки с хлебосольной бабушкой.
Но указатель я все равно выучил наизусть и удивлял гостей, без запинки сообщая им, сколько верст от Иноковки до Индавина или от Зикеева до Жиздры. И конечно я дополнял железнодорожную сеть, исчеркав все свои блокнотики необычайно извилистыми трассами с неудобоваримыми названиями станций, но с точным указанием расстояний между ними в верстах.
Карты привели меня к энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона. Энциклопедия произвела впечатление: вот книги, где описано ВСЕ. Мне даже мечталось сесть когда-нибудь и переписать ее том за томом красивым почерком. Этакая всеохватность, грандиозность и неторопливость, как в кругосветном путешествии! Но я и не пробовал начать, понимал, что брошу через полчаса. Однако задумал составлять энциклопедию моих собственных знаний. Конечно, уклон получился географический: Абхазия — Азербайджан. .. Отец очень одобрил эту мою затею, но через день уличил меня в том, что я заглядываю в Брокгауза. Нет, я не жульничал, просто не утерпел, характера не хватило.
Последним увлечением, уже в семилетием возрасте, стал отрывной календарь. Новинка была для того скудного времени, после революции все восстанавливалось крошечными шажками. Ведь все книги, карты, указатели, атласы были у меня дореволюционные, сохранившиеся от прежней жизни, в основном читал я по старой орфографии, может быть вы заметили в романе о Коне-храбреце съ — с твердым знаком. Календарем я завладел немедленно, мгновенно выучил все даты рождений и смертей знаменитостей, запомнил биографии, изложенные на обороте листиков. И, конечно, немедленно стал сочинять жизнеописания несуществующих личностей обязательно с указанием дат: когда родился, когда женился, где воевал, какую страну завоевал, чем прославился Николай Дозе или же Александр Апролджэ. Странная фамилия последнего взята со средней строки пишущей машинки.
Вот так я играл сам с собой в детстве — книжками, на бумаге. Отцовские игрушки не сохранились, новых купить было негде. Карандаши еще были в моем распоряжении, в том числе цветные, а вместо стола широченный гранитный подоконник. Левый подоконник был моим, правый принадлежал сестре. Карандашами я рисовал, а также играл в войну, выстраивая их по росту. Естественно, правофланговым был белый, меньше всех работающий; красный, синий, зеленый толкались в тылу. На благородные же карандашные войска нападали дикие „жеры“ — желтые стеклянные шарики от какой-то игры.
Товарищей-сверстников не было у меня. Сестра — девочка, к тому же старше на три с половиной года. Мы с ней жили не очень дружно. Я ее дразнил, бывало и дрались, но только до тех пор, пока она была сильнее.
Обычно в Москве компания друзей-товарищей составляется в „нашем дворе“. Но наш двор был асфальтирован, к тому же в глубине его был гараж, через ворота часто проезжали грузовики, однажды задавив семилетнего мальчика. Так что „большие" боялись выпускать нас на двор, может быть и не хотели, чтобы водились „с кем попало“. Так что на гулянье мы ходили с бабушкой в сад Эрмитаж через проломленный забор. До шести вечера нас там терпели, потом выгоняли.
А дома я сам себя развлекал и не скучал никогда.
Рисование и стихи мои родители одобряли, поддерживали, хвалили, но категорически не принимали планы несуществующих городов с трамвайными линиями и биографии неких лиц с неудобоваримыми фамилиями; я старался писать их тайком. И накануне поступления в школу, отец мой решил на всякий случай свезти меня к психиатру, убедиться, что ребенок у него не тронулся. Психиатр утешил отца, сказал, что ребенок нормальный, наверное будет художником (не угадал), а планы городов взял для своего музея детского творчества.
А через несколько дней, 15 сентября, меня отвели в школу, посадили на парту рядом с Рафой Фрадкиным (сын кустаря, в силу этого мальчик третьей категории; я как сын служащего относился ко второй. Впоследствии Рафа был тяжело ранен на войне и вскоре после Победы умер). Целый урок наша учительница разбиралась со списками, отсеивала более грамотных от неграмотных, а мамы, бабушки и няни при этом толкались в дверях, с умилением глядя, как их питомцы начинают приобщаться к образованию.