— Калмыкова по отчиму. А по отцу — Штайнер. Наверно, сохранились метрики, это ведь легко установить — ваше немецкое происхождение. А ФРГ принимает советских немцев.
— Павлик, — говорю холодно. — Ты забываешься. Ты просто не смеешь делать нам с Сергеем Егоровичем такое предложение.
— Вы правы. — Грусть иудейская сгущается в его темно-коричневых глазах. — Вы правы. Извините.
Глава седьмая
БАЛТИКА. 1941 ГОД
46-й стрелковый полк под жестким натиском превосходящих немецких сил отступал, цепляясь за холмы, за лесные опушки. Осень оплакивала его гибель затяжными дождями. Рубеж за рубежом — пятясь, не давая себя окружить, редеющие батальоны отходили за полуостров Сырве, кошачьим хвостом прилепившийся с юга к пузатому туловищу острова Эзель.
Легкораненым пришлось уступить место в санчасти тяжелым, а куда было деваться, только в окопы. Сергея Беспалова, как оружейника, взял к себе начальник боепитания, капитан с изрытым оспой лицом. Тут были не привычные Сергею скорострельные самолетные ШКАСы, а обыкновенные станковые и ручные пулеметы, „дегтяри", побитые осколками, засыпанные песком, часто залитые кровью. Сергей разбирал, чинил, клал смазку — делал дело, не требующее напряжения больной головы, а только — навыка натруженных рук. В минуты затишья к нему в землянку приходил старший сержант Писаренко. Он хромал, опирался на палку.
— Слух такой, — говорил он, дымя махоркой, — что идет к нам из Кронштадта отряд кораблей.
— Подкрепления везут? — с надеждой спрашивал Сергей.
— Подкрепления! — Писаренко насмешливо щурился. — Откуда их взять, коли весь фронт стянут к Ленинграду? Соображение надо иметь, Беспалов. Идут, чтобы снимать нас с Эзеля.
— Ага. А когда придут?
— А ты сделай запрос командующему фронтом... Сволочи! — непонятно кого обругал Писаренко. — Нехай мне будет лихо, — сказал, раздавливая сапогом окурок, — а все ж таки я бомбил Берлин.
К началу октября остатки 46-го полка, сводный морской батальон и другие поредевшие части истекали кровью на последних рубежах обороны на южной оконечности Сырве. Дальше уходить было некуда. Их поддерживала огнем 315-я береговая батарея, героические комендоры капитана Стебеля, известного всему Моонзундскому архипелагу, — но и на батарее кончались снаряды.
А корабли из Кронштадта не шли.
Ночь на 3 октября застала Сергея и несколько десятков стрелков близ поселка Мынту. В поселке что-то горело, мрачные красные отсветы разгорались и гасли в тучах, бесконечно плывущих над Эзелем. Сергей мерз в своем бушлате, лежа на дне траншеи.
Он задремал и сквозь сон услышал, как выкликали его фамилию.
— Беспалов! — звал удаляющийся голос. — Беспалов! Живой ты чи ни?
Сергей вылез из траншеи, закричал вслед уходящему Писаренко:
— Здесь я! Здесь!
И упал ничком под пулеметной очередью с немецкой стороны. Он полз под роем трассирующих пуль и кричал, чтоб Писаренко обождал его. Потом они шли по улице поселка, под сапогами скрипело битое стекло. Писаренко рассказывал, как в штаб полка позвонили из штаба укрепрайона и велели всем, кто жив из авиагруппы, срочно прибыть на пристань.
— Мы с тобой только и остались, Беспалов. Два сталинских сокола.
У пристани качались четыре торпедных катера, и сходили на них по сходням люди в морской форме, но и сухопутные тоже. Когда Писаренко с Беспаловым, последние в очереди, подступили к сходне, их зычно окликнул командир со свирепым лицом:
— Кто такие? А ну, назад!
Недоверчиво выслушал объяснение Писаренко, что есть приказ насчет авиаторов, но пропустил.
Корма торпедного катера — не лучшее место для пассажиров, тут два желоба для торпед, в желобах и сидели тесно, скорчившись, люди, уходившие с Эзеля. Взревели моторы и стала уплывать пристань.
Море бросало катер с непонятной Сергею злостью. Он и вообще-то впервые оказался в море, да и сразу в шторм. Страшно ему было, когда волной захлестывало, и непонятно, почему еще теплилась жизнь в мокром ледяном теле. Потом испуг притупился, и стало все равно, что будет дальше...
Сергей очнулся от удара в бок. Тупо посмотрел на черные усы на белом лице Писаренко. „Проснись, — прохрипел тот. — Подходим“. Сергей так и не запомнил, как назывался приморский городок на острове Даго, к причалу которого подошел катер. Название было похоже на слово „мясо“.
Морской водой разъело под бинтами рану. Голова была наполнена болью и туманом, и выплывал из тумана то странно раздутый, будто накачанный воздухом человек с бритым черепом и спрашивал — „ты почему мне щуку не поймал?", то беззвучно кричал бывший тесть — „взяли в семью, голь перекатная!", то снилось и вовсе непонятное: будто идут-бредут по каменистой местности несколько женщин в длинных черных платьях с кувшинами в руках, а лица у них такие печальные, что страшно...