И литературный кружок открылся, и сделался смыслом школьной жизни. Семен Абрамович затевал диспуты, соревнования авторов, был устроен суд над сентиментальной Лидией Чарской, бывали особые задания, связанные с театром, живописью, историей (родню драматурга Островского доводилось мне разыскивать). У доски отвечать можно было все, что угодно; не обязательно на вопрос, лишь бы ты проявил интерес, старание, и вышел за рамки обязательного. Семен Абрамович много лет спустя припомнил, как на вопрос о „Железном потоке" я вышел к доске и, начертив на ней карту Кавказа, рассказал историю похода. А для меня велик ли труд был карту начертить? И сейчас, любую страну, пожалуйста.
Не литературу, а общую культуру преподавал нам этот учитель.
Еще одна затея. Ему пришла в голову идея составить историю нашей школы, собирать материалы, опрашивать старых учителей, добывать дневники. Вот это увлекало нас больше всего. Всем нам было 15—16 лет, пора влюбленности, все подробности обязательно надо было записать: что Он сказал и как посмотрел при этом, и как Она усмехнулась, и как отвернулась, хотя... И начался обмен дневниками, заглядывание в чужие дневники, даже изготовление для обмена. Я-то сам дневник не вел, знал, что не хватит терпения каждый день записывать, „полудневник" у меня сохранился с отчетом только о чрезвычайных событиях. Но ради обмена я сочинял фальшивый — с подробным описанием моей любви к несуществующей девушке Вере.
Фантастику Семен Абрамович осудил, и я не писал ее больше, зато взялся за роман из школьной жизни со звонким названием „Лига парадоксов“. Этакая „Лига“ существовала, но не в нашей школе, а в 10-ой, что у Никитских ворот. Через братишку я наладил связь с этой „Лигой", собирал материалы по всем литературным правилам — посылал анкеты с множеством вопросов. И секретарь этой Лиги по имени Олег отвечал мне охотно и подробно, должно быть и ему нравилось давать интервью. Единственно, чего я не мог добиться от него, какая же задача у этой Лиги. Только много лет спустя понял, что главная задача ее в существовании, в том, что есть председатель, секретарь, историограф и девочка, ради которой все это делается.
Большое счастье, что Лига та присутствовала главным образом в воображении Олега. Ох, если бы только о ней узнали! Комсомол не терпел никакой организации, самой безобидной, даже и целей никаких не имеющей. Полетели бы из школы с волчьим билетом любители поиграть в политику.
Всю весну я собирал материал, а затем все лето писал в жаркой Одессе, сидя в трусах за старой партой моей матери. Услышал и отзыв. Одна из тетушек сказала: „Сидит и пишет, и пишет. Я думала — гений. Но он все пишет. Так себе — оригинальчик".
Осенью „Лига" читалась в литературном кружке вся целиком, с продолжением читалась. Получил я и письменные отзывы. Все выясняли и спорили, кто с кого списан, но дружно пришли к выводу, что в девочках я не понимаю ничего.
Помимо уроков, помимо литкружка нам полагалось раз в полгода сдавать реферат — о чем угодно, о писателях, артистах, опере, балете, живописи, иллюстрации сделать, декорации нарисовать. Некто отличится, написав трактат о несуществующем поэте, его биографию, стихи... И поймал на удочку многих, которые припомнили этого поэта, приводит другие его стихи. Я же выбрал для реферата разгадку „Тайны Эдвина Друда" — последнего романа Диккенса, который он не успел окончить, умер внезапно. Взяться-то я взялся, но тема оказалась и сложной и трудоемкой, а меж тем время прошло, до срока осталась неделя. И тогда я схитрил, быстренько поменяв тему.
К нам на кружок Семен Абрамович приглашал нередко писателей. Тогда они не чинились, охотно соглашались прийти в школу. Побывал у нас Борис Пильняк (позже расстрелян), Сергей Третьяков (тоже расстрелян), Лев Кассиль (у Кассиля только родной брат расстрелян), Корней Чуковский, Николай Асеев. Считая себя будущим писателем, я записывал все эти встречи для себя, чтобы опыта набраться. И, готовя реферат, я записи эти просто переписал, нескромно озаглавив „О предшественниках". Товарищи мои считали, что я схалтурил, но Семен Абрамович был доволен. Какая ни на есть, а работа самостоятельная. Отрывок из нее он даже поместил в многотиражке. „Правда" была шефом соседней школы, редакция разрешила школьникам выпустить один номер для практики.
Реферат этот сохранился у меня. Сейчас я его перечитывал и думаю, что стоит о нем сказать. Это же не воспоминания, подернутые дымкой времени, а записи очевидца, подлинные, почти протокольные. Очень любопытны высказывания 60-летней давности. Вот Кассиль говорил нам, что он никогда не напишет эпохальную книгу, для этого надо быть совершенно новым, насквозь советским человеком, а он сам интеллигент, к сожалению. Чуковский читал нам отрывки из „Чуккокалы", тогда еще не изданной, рассказывал о Блоке, Репине, Маяковском. Больше всего мне запомнилось, как