Маяковский с утра уходил бродить по прибрежным скалам, шагал, шепотом повторяя слова, а к вечеру приносил четыре новых строки, в удачный день — восемь строк для „Облака в штанах", и за ужином читал все с начала плюс новые строки. А пятилетняя дочка Чуковского запомнила все наизусть и однажды потрясла родителей, декламируя: „И выбласывается как голая плоститутка из окна голясцего публицного дома..."
Из нашего литературного кружка вышло шесть писателей, может и больше: Анна Вальцева, Раиса Орлова, театровед Зоя Владимирова, поэт Леонид Шершер (погиб на войне), международник Виталий Боровский. Почти все они пошли учиться в ИФЛИ — Институт Философии, Литературы, Искусства. Только я соригинальничал к большому удивлению и огорчению Семена Абрамовича. Я счел и по сей день считаю, всем начинающим литераторам твержу, что литературное образование молодому автору бесполезно, даже и вредно. Институт учит КАК писать, но не учит ЧТО писать. Автор должен прийти к читателю с каким-то особенным, только им открытым, только им увиденным материалом, добыв его где угодно: в деревне, на заводе, учительствуя в школе, в дальних краях, в чужих странах, в тайге, в пустыне, в лаборатории... там, где читатель не был. Добудь и сумей рассказать! И расскажи по-своему, не по литературным прописям.
А что радости в уменье, если рассказывать нечего?
Так я рассуждал, так и решил поступить.
Специальность же выбрал из числа универсальных — планировку городов. Тут и география: климат, роза ветров, водный сток, транспортная сеть — внешняя и внутренняя, экономика и демография — градообразующий фактор (производственники), обслуживание, семьи, для семей школы, больницы, детские сады. Все надо знать, обо всем подумать, все учесть.
Но факультет планировки городов почему-то был в Архитектурном институте. Архитекторы же считали главнейшим предметом рисование. Пришлось заняться всерьез. Одно время я даже ходил в студию со страшным названием БДХВД (Бауманский Дом Художественного Воспитания Детей). Но там работали маслом, а масло у меня не пошло, до и не требовалось в Архитектурном. Потом в самом институте организовали подготовительные занятия. И в ближайший же день оказался я перед мольбертом с прикнопленным ватманом среди полусотни соперников. Десять человек на место. Неужели я нарисую лучше этого, и этого и этого? И тут еще для вящего моего смущения из-за портьеры вышла голая, ну совершенно голая, женщина и встала прямо перед нами во весь рост.
Не подумайте плохого. Так обучают рисованию на живой натуре, на женской предпочтительно. Считается, что мужчину рисовать легче, потому что у него мускулы выпуклые, а мягкие женские очертания вылепить гораздо труднее. Кто сумеет нежные формы изобразить, тот нарисует и что угодно. И хотя я вздрогнул в первый момент, через минуту я уже деловито „лепил" фигуру, ставил ноги, строил формы, бедра, склонял направо, плечи — для равновесия налево, от ключиц вел перпендикуляр к пяткам, чтобы фигура не завалилась.
Конкурс был свирепый, я уже говорил. К тому же вне очереди с тройками шли рабфаковцы (рабочая прослойка), ученики с годичных подготовительных курсов (не зря же с ними возились), и спортсмены — для славы института. Но мне повезло. Вообще мне в жизни везет. Я получил четверку на экзамене по рисунку и акварели, а всех четверок выставили десять на тысячу желающих.
И был я принят. И разочаровался. Не было планировки никакой, ни градообразующих факторов, ни розы ветров, ни стока вод, ни вокзалов, ни трамвайных линий. Планировку перенесли на четвертый курс, а до той поры наиглавнейшим предметом было рисование этой самой живой натуры (это еще ничего, это у меня получалось) и еще убийственное занятие, которое называлось „отмывкой" и состояло в кропотливом терпеливом раскрашивании китайской бледно-коричневой тушью округлых колонн, валиков, карнизов, причем хитрость заключалась в том, чтобы подлая тушь эта не засыхала, образуя пятна, а ложилась бы ровненько, так, чтобы было незаметно, что первый слой выкрасили один раз а второй слой — два раза и так далее, чтобы круглилось и казалось бы, что тени незаметно переходят в свет.
Каторга жуткого терпения. По отмывке я твердо занимал последнее место, только один раз переместился на второе с конца.
Ошибся я. Понял, что не архитектурная у меня душа. В распоряжении архитектора мало слов (архитектурные элементы я имею в виду: окна, стены, панели, капители, пилястры), а у литератора десятки тысяч, сумей распорядиться, сказать оригинально оригинальное. Нам же в Архитектурном твердили: „Не плохо повторять хорошее, плохо придумывать плохое". И посылали в библиотеку, чтобы мы полистали увражи (альбомы) и подобрали себе подходящую беседочку. Плагиат с моей точки зрения, литературной.