Три качества: исключительность, наглядность и значительность вывода. Вот уже три черты СВОЕОБРАЗИЯ фантастики.
Интерес к исключительному — характерная черта человеческой психики. Общее мы понимаем лучше через единичный пример, примеры же предпочитаем из ряда вон выходящие. Тысячи детей играют на мостовой — нехорошо, рискованно, но обычно; прохожие идут по своим делам, им некогда. Но вот мальчик, погнавшийся за мячом, попал под машину — все сбегаются в ужасе. И дома расскажут с потрясением: „Вот до чего доводит беспечность!"
Не знаю, подсчитывал ли кто-нибудь, но думается мне, что в литературе процент убийств и в особенности самоубийств гораздо выше, чем в жизни. Велико внимание к чрезвычайному. Вот и в данном случае: не ростовщик, не вор, не судья — дьявол самолично пришел в гости. Не о доме, не о саде, не о мебели, о бессмертной душе торгуются. Исключительность вносит Мефистофель в историю старого доктора Фауста.
Второе достоинство фантастики — в наглядности. Гете волнует вопрос: в чем счастье человека? Но чтобы выяснить, в чем же счастье, герою — Фаусту — надо было перепробовать ВСЕ. Однако в реальной жизни ВСЕ иметь нельзя: денег не хватит, не добьешься, не успеешь, не по возрасту, не по чину. Дать все, даже молодость вернуть, может только сверхъестественное существо. С точки зрения построения сюжета Мефистофель — исполнитель желаний. Конечно, есть у него и самостоятельное значение — он скептик, насмешник, он оборотная сторона Фауста, но скептиком и насмешником мог быть и не черт, а человек — циничный приятель. Вот любые желания исполнять человеку не по плечу.
Мистический образ делает яснее тему поисков счастья.
А в итоге (третье достоинство) — ясный вывод: даже черт не может предложить иного счастья, кроме благородного труда на пользу человечества.
Если место действия отнесено в космос, автор как бы говорит: „Так будет везде!" Если время действия отнесено в будущее, автор как бы говорит: „Так будет всегда! “
Повторяю: у литературы невероятного три основных достоинства: исключительность, наглядная простота, значительность выводов.
Но есть и недостаток — недостоверность.
Чертей-то ведь не бывает.
И скептический слушатель сказки, читатель фантастики, научной фантастики тем более, с сомнением спрашивает:
— Чудеса? Где они были? Кто вершил? Как?
Очень любопытно, как постепенно и последовательно перемещается место действия чудес „ГДЕ?“.
Даже волшебна сказка столкнулась с этим вопросом:
— Баба-Яга? А где она? Сколько лет прожили, ни разу не видели.
— В темном дремучем лесу, в самой чаше, — отвечает сказочник.
Но темный лес, как обитель ведьм пригоден не для всякого слушателя, только для самого темного, суеверного и наивного. Со временем люди исходили ближние леса вдоль и поперек, ничего сверхъестественного там не встретили. И сказка переносит место действия подальше: „За тридевять земель, в тридесятом государстве".
Ответ годится, пока слушатель и свое-то государство знает плохо, смутно слышал о соседнем. В тридесятом мало ли что может быть.
Но вот корабли плавают в дальние страны, люди узнали уже про десятки стран-государств. Как же все-таки называется тридесятое?
И тогда предлагается некая, отдаленная, смутно известная страна, самая далекая из известных по имени. Герой греческого эпоса Ясон сражается с драконами и добывает золотое руно в Колхиде — в нынешней Грузии. Спутников Одиссея пожирает шестиглавый дракон Сцилла, живущий возле Сицилии. Для древних греков так называемой героической эпохи Грузия и Италия были краем света, пределом достижений, самое подходящее место для обитания драконов.
Но за последующие две тысячи лет „край света" отодвинулся намного дальше. Владелец волшебной лампы Алладин из „Тысячи и одной ночи" живет в Китае. Враг его — злой волшебник, приезжает за лампой из Магриба (Северо-Восточная Африка). Мир гомеровской Греции — от Кавказа до Италии, мир арабов X века — от Атлантического океана до Тихого.
Край света считала средневековая сказка самым удобным местом действия. И фантастика унаследовала этот прием.
В XV веке началась эпоха географических открытий. И когда Томас Мор выбирает место для своей „Утопии" (1516), он помещает ее на остров где-то возле Америки. Свифт пишет „Путешествия Гулливера" двести лет спустя (1726). На глобусе еще полным полно белых пятен, неведомы север и юг Тихого океана, не определены границы Австралии, в эти белые пятна Свифт и вписывает маршруты Гулливера. Лилипутию он помещает в Индийском океане, западнее Австралии, примерно там же страна благородных лошадей, страну великанов удалось втиснуть между Японией и Калифорнией, а ближе к Алеутским островам — летающий остров Лапута и Лаггнегг — страна бессмертных стариков.