Существует, однако, еще и пятый путь, или же нулевой — гены. В генах записано все — и строение часов, и строение мины, и инструкция к их деятельности. Это направление многообещающее, но обещающее не скоро. В хромосомах огромнейший биохимический архив — добрая сотня тысяч молекул. И запись там косвенная — закодированное сочетание четырех химических знаков, обозначающих в свою очередь формулы белков. К сожалению для облегчения генетикам не обозначено, который ген для чего. Генные болезни удается лечить, если они зависят от нехватки одного какого-то гена. Если бы из сотни тысяч генов только один ведал старостью, проблема была бы решена быстро. А если сотня? И если изменения этой сотни увязаны с изменением другой тысячи? Пока что я надеюсь на более простой, не молекулярный, а биохимический уровень. Мне он представляется доступнее.
И сколько же лет люди будут жить, научившись менять программу, например, переводя назад стрелки биологических часов?
Тут все зависит от уменья. .Научатся переводить на десять лет, прибавят десять лет молодости, научатся переводить на пятьдесят, прибавят пятьдесят, научатся переводить многократно, прибавят сто, двести... тысячу... две тысячи...
Как это понять? Бессмертными будут люди?
Нет, бессмертными, в смысле не подвластными никакой смерти, не станут. На бесконечном пути к вечности бесконечны и препятствия. Вот у первобытного человека срок жизни ограничивали хищники, ядовитые змеи, стихии. У современного — войны, радиация, бомбы мелкие и атомные. Конечно, если какой-нибудь дурак взорвет атомную бомбу, никакое омоложение не состоится.
Есть, впрочем, одна идея. Но она уже на совсем ином уровне техники. Я расскажу о ней, описывая русло ратомическое.
Но это замечание не по теме. Эта глава о биологическом омоложении.
Вот такие мысли сложились у меня в давние времена — целых 35 лет тому назад. Я изложил из в статье и понес ее в мой родной (а ныне чужой и даже неприязненный) журнал „Знание—сила", принес и сказал редактору с наивной самонадеянностью: „Я предлагаю вам статью, за которую вас будут ругать год и вспоминать сто лет“.
И Жигарев (с удовольствием называю фамилию. Вот редактор был — никаких усилий не жалел, чтобы номер был интересным), загорелся и вложил бездну энергии в мою статью. Рукопись вызвала сомнения, возражения, цензор боялся ее подписать. Жигарев послал ее восьми рецензентам. Шестеро отмолчались, двое поддержали: Иван Антонович Ефремов — тогда лидер нашей фантастики, и академик Чмутов — один из немногих крупных ученых, неравнодушных к фантастике.
И статья вышла в сентябрьском номере 1959 года. Нарядный такой журнал был, яркий, с красной обложкой.
Отклики начались на следующий день...
И продолжаются доныне.
Три продолжения: почтовое, литературное и научное.
Сначала о почте.
Первым откликнулся коллекционер московских чудаков: „Разрешите включить вас...“ — написал он. Чудаки жаловали меня и в дальнейшем, главным образом изобретатели и графоманы. Все они думали: „Уж если этот автор тиснул свои соображеньица, мои-то гениальные мысли он обязан на щит поднять".
Писали мне учителя — указывали, где именно я разошелся с учебником; писали школьники —- обещали вырасти и довести дело до конца; писали инженеры, опровергали меня на основе теории ошибок. По их мнению, люди старели от накопления ошибок в молекулах, клетках, органах и в мозгу. То, что жизнь и есть беспрерывное исправление ошибок, им в голову не приходило. Писали сельские врачи — эти, наоборот, меня поддерживали. Писали больные, один из Индии прислал копии своих анализов в полной уверенности, что я, жизнь обещающий продлевать, как-нибудь вылечу его заурядную болезнь. Женщины считали, что я поторопился: прежде чем жизнь чью-то продлевать, надо существующую наладить: у одной муж попал под поезд, у другой зять погиб, испытывая самолет. Старушка из Днепропетровска написала: „Прочла я статью; слов в ней много, а смысла мало. Когда глянешь в зеркало, смотреть на себя противно. Лучше бы автор придумал, как умереть легче".
Вот ей единственной и не ответил. Не поверил. Не так трудно умереть, если очень хочется.
Месяца два я только и делал, что отвечал на письма. Потом поток постепенно иссяк. Но тут статью перепечатали в Архангельске и Алма-Ате. Новый почтовый всплеск. Затем ее перевели в Индии — на тринадцать языков. Пошли ко мне конверты с экзотическими марками на английском, хинди, телугу и бенгали. Захлопотала редакция, разыскивая переводчиков.
Как ни странно, больше всего писали мне священнослужители. Очень раздражала их моя надежда заменить загробную жизнь подлинной.