Кстати, все эти новейшие проекты очень стары. Ахутин показал мне карту, составленную русскими инженерами в 1916 году. Все створы гидростанций намечены на ней, поворот сибирских рек тоже.
О повороте я тоже услышал от Ахутина и он же познакомил меня с инженером Давыдовым, в прошлом министром водоиспользования одной из Средне-Азиатских республик, тогдашним автором проекта переброски сибирских рек. Повернуть он предлагал не только Обь, но и Енисей, перелить с севера на юг примерно две Волги, рассчитывал еще, что эти воды поработают дважды: испарившись на полях, осядут снегом на горных склонах, а весной при таянии еще раз прольются уже по знакомым руслам Сыр-Дарьи, Аму-Дарьи, Зеравшана, той же Оби и Иртыша. Заманчивая перспектива. Но для того в начале надо было построить плотину, канал шириной с Волгу с множеством шлюзов, да еще ждать, чтобы Обь наполнила водохранилище, а ждать надо было 16 лет, и водохранилище это было бы величиной с три Аральских моря и утопило бы (правда, инженер Давыдов о том не знал) все месторождения тюменской нефти. В те времена территорий не жалели у нас, считали, что просторы беспредельны.
На обсуждениях проектов познакомился я еще с одним преобразователем природы — инженером М.М.Крыловым — лауреатом Сталинской премии за проект ледяной плотины. Тоже фанатик был, даже дочь свою назвал Льдиной, не знаю, сказалось ли это на ее темпераменте. У него была своя идея: изменить климат льдом. В зимнее время он предполагал качать воду из рек на поля, наморозить многокилометровые наледи, с тем, чтобы они весной долго таяли, увлажняли воздух, смягчали жару в начале лета и добавляли бы воды в жару... Проект Крылова, конечно, не столь масштабен, как Давыдовский, но заметно дешевле. Однако и он не был осуществлен. „Изобретатель, — говаривал мне Крылов, — должен быть немножко нахальным, немножко голодным и очень злым“. Злости, видимо, не хватило. Скромный человек был, худенький, с усами, порыжевшими от курева, меня он считал коллегой — изобретателем, лауреатство не открыло перед ним все дороги. О его идеях я написал в своей повести „Иней на пальмах". Повесть была тоже о холоде, но фантастическая. А задумана она была по принципу „наоборот". Есть в природе процессы, где энергия выделяется бурно: горение, взрывы; есть процессы, где энергия поглощается. Есть атомные взрывы, все уничтожающие, испепеляющие, почему бы не быть антивзрыву — мгновенной зиме?
Нажал на кнопку, и ледяная плотина на реке, ледяные плоты, острова... иней на пальмах.
Позже, задним числом я узнал, что на фронте ходили слухи, будто бы у гитлеровцев есть такая бомба. Может быть, это был вывернутый наизнанку слух об атомной бомбе.
Так что темы я находил... даже в разгар идеологической зимы.
Но вот пришла оттепель. Образ этот ввел Илья Оренбург, так он озаглавил свой роман, и его еще долго корили: „Какая оттепель? С какой стати оттепель? Разве была у нас когда-нибудь политическая зима?“ Но оттепель распространилась, захватила фантастику, и однажды весной 1954 года Жигарев, главный редактор журнала „Знание—сила", вручил мне несколько статей специалистов о ракетах и автоматике и предложил составить номер журнала, посвященный будущему полету на Луну.
Я взялся с удовольствием. Астрономия интересовала меня не меньше географии. Небосвод — естественное продолжение Земли, но на Земле я к великим открытиям опоздал, а в космосе все еще было впереди, не только для открытий, но и для фантазии. Конечно, читал я и Циолковского, и Штернберга, и Перельмана, на радио писал очерки об астрономах-лауреатах, о Г.А.Тихове, самой собой, который считался у нас основателем новой науки астробиологии...
Хорошее лето было, приятно вспомнить. Жил я тогда в Кременье, в деревне на Оке, пониже Каширы. Кругом леса, на любой полянке мой кабинет. Жарко, пахуче, в руке у меня картонка, „мыслятня“ называется. Хожу по траве взад-вперед, думаю о Луне.