И решил я написать об этом роман, научно-фантастический, конечно. Предпочел научно-фантастический, а не исторический. Если бы взялся за документальный материал, заели бы меня почтительные биографы великих — ньютонисты, колумбисты, эйнштейнисты, заели бы за то, что я унижаю их кумира. Далее подыскивалось подходящее открытие. Для романа требовалось весомое, красочно-фантастическое и очень значительное. Опасался я, что читатель затоскует, если предложить ему историю открытия сверла или резца.
Победа над старостью? Но я написал о ней уже целый роман. Открытие космической цивилизации? Но это чужая цивилизация, а не достижения наших ученых. Даже обрадовался я, когда пришла мне в голову тема управления временем. Не путешествия во времени, а управления временем — ускорением и замедлением его. Грандиозно! И не затаскано! Занимательно и желательно! Ведь всем нам, время от времени, не хватает времени. К экзамену не все повторили, отчет не дописали, к докладу не готовы, роль не выучили. Как хорошо бы перед выступлением забежать в этакую будочку темпогонную, растянуть пять минут на пять часов или пять суток, блестяще подготовиться, выспаться и идти смело на трибуну.
Конечно, будочки — мелочь, не тема для романа. Атомную энергию изобретали не для зажигалок. Но о романе позже. Сначала я написал отдельно историю открытия.
Я разбил ее на очерки; так и написал в подзаголовке — „повесть в двенадцати биографиях". На каждом этапе открытия свои герои.
Очерк 1 — о самом первом догадавшемся, что время воспринимается по-разному, идет по-разному, что его скорость можно менять; об этаком самоучке-самородке из российской глубинки, слишком бедном, чтобы ставить опыты и потратившим жизнь на прошения. А на прошения отвечали однозначно: „подобные эксперименты в Европе не производятся, и денег на безумные затеи нет“.
Очерк 2 — о теоретике, математике, разработчике теории многомерного и неравномерного времени. Второе-то измерение у времени есть безусловно — это ускорение. Судьба этого человека немного напоминает судьбу Коперника. Его формулы признали верными, даже и удобными для вычислений, но не имеющими отношения к природе.
Очерк 3 — о философе, натурфилософе, пожалуй, который в своей системе наук нашел место и для темпологии. Но его работа не была опубликована. Это уж потом ее раскопали и воздали хвалу задним числом. А сам-то он не дожил, погиб в гитлеровских лагерях.
Вот уже очерк 4 — о бойце, воспринявшем темпологию всерьез, вступившем в споры, задевшим и обидевшим сотни ретроградов. Но от него требовали доказательных опытов, а опытов еще не было. И спорщика затравили лекторы, читавшие науку по старым учебникам, очень уж он подрывал их авторитет.
Очерк 5 — о скромных и терпеливых ученых, которые сумели поставить доказательный опыт, вложив те самые „годы труда" в грамм, даже в миллиграмм руды. Им удалось создать прибор, где время чуточку менялось, и это можно было проверить.
Затем последовало всеобщее увлечение, мода на темпологию. Подобная мода была на микроскоп в середине XVIII века, на рентген — в конце XIX, на радий — в начале XX. Все добывали приборы, все что-то открывали. И открытия действительно доставались легко, как в Америке после Колумба. В самом деле, после того, как путь через океан был проложен, каждый корабль, пересекший Атлантику, открывал новую страну или новый остров, новую реку, горный хребет...
Очерк 6 — о герое щедрой эпохи — очень энергичном, очень напористом, сильном и трудоспособном человеке, который превратил темпологию в науку, насытив ее фактами.
Очерк 7 — о теоретике, который подвел итог всем фактам. В отличие от предыдущего героя этот был вдумчив, медлителен, даже тугодум немножко, совсем не напорист, скорее уступчив, не требовал, не поучал, а прислушивался, взвешивал и делал выводы. Ему не надо было сотни опытов организовывать, ему надо было сто раз обдумывать каждый факт.
Очерк 8 — о человеке очень талантливом, даже несколько высокомерном и насмешливом. Способности у него были блестящие, он совсем не понимал тугодумов, свысока смотрел на них. Ему достались не фундамент и не каркас темпологии, а „кружева" науки, окончательная отделка, самые сложные противоречия. В сущности после него и нечего было делать в теории. И старшему брату его и соавтору (сам гений погиб преждевременно в дорожной аварии) осталось только разъяснять трудности темпологии, настойчиво твердя молодым ученым о скромности и внимании к каждой букве классиков темпологии, его брата прежде всего, о счастье быть последователем великих.