— Незаконна валютная нажива.
— Сто долларов за две тысячи рублей — это нажива? Вечно ты утрируешь.
— Я не утрирую! — глаза у Сергея сделались оловянные. — Я предупреждаю. Уж если вы не желаете считаться ни с мамиными чувствами, ни с моими убеждениями, то... по крайней мере не выходите за рамки закона. Недопустимы такие сделки за спиной у государства. Абсолютно недопустимы!
Павлик резко поднимается, грелку бросил на тахту.
— Сергей Егорович. — Видно, что ему больно шевелить разбитой губой. — Вот вы всегда радеете за интересы государства. А если государство не защищает интересы своих граждан?.. Вот мы с Ниной вдвоем работаем и еле зарабатываем на жизнь...
— Однако ты нашел две тысячи!
— Одну, — говорит Павлик. Худенький, узкоплечий, в бледно-голубой „варенке", он стоит перед моим грозным мужем, как перед прокурором. — Вторую тысячу дали мои родители. Два дипломированных архитектора за десять почти лет накопили тысячу рублей. Разве это нормально? Разве это зарплата? Надо всячески исхитряться, чтобы обеспечить своей семье сносную жизнь.
— Я никогда не исхитрялся, однако моя дочь и жена не голодали и не ходили в обносках. Я зарабатывал на жизнь честным трудом.
— Ну и что дал вам честный труд? Вы можете купить дачу? Машину? Можете поехать отдохнуть на Багамские острова?
— Мне Багамские острова не нужны! Мы построили справедливое общество, где все равны. Мы защитили страну от германского фашизма.
— За это вам великое спасибо. Это, действительно, подвиг вашего поколения. Но что касается справедливого общества... Это не так, Сергей Егорович. Все равны — это только в газетах. — Что-то я не узнаю всегда тихого, молчаливого Павлика. — А национальный вопрос? Да будь я самый разгениальный архитектор, как Оскар, например, Нимейер, все равно мне никогда не дадут тут хода, потому что я не-азербайджанец.
— Здесь тебя, может, и не назначат директором института, но зато есть гарантированная работа. А там? Думаешь, тебя очень ждут? Да ты будешь там апельсины укладывать в корзины!
— Пускай апельсины. Зато не буду чувствовать себя человеком второго сорта.
— Надо жить на родине! Как бы ни складывалась жизнь...
— А вы возьмите армян! — запальчиво возражает Павлик. — Они живут на родине, они в Азербайджане родились, а им учинили погром в Сумгаите! Их режут, насилуют, и погромщики остались безнаказанными. Где же ваша справедливость?
— Погромщиков надо наказать. Но не кучка подонков представляет азербайджанский народ.
— Ой, ну хватит! — Нина со страдальческим выражением прижимает пальцы к вискам. — Надоело, надоело... Справедливое или несправедливое общество, а больше жить здесь я не хочу!
Возникает молчание. Только норд упорно воет, ломится в окна.
— Ба-а, — ноет Олежка у меня под рукой, — ба-а, а что такое погром?
Глава одиннадцатая
БАКУ. 1918 ГОД
Прабабка Юлии Генриховны убежала с гусаром. Может, от нее и пошла в роду этакая взбалмошность, передаваемая из поколения в поколение по женской линии.
Мама Юлии Генриховны происходила из русско-шведской семьи. Откуда вдруг взялись шведы на далеком от Балтики каспийском берегу? Ответ прост и односложен: нефть.
Еще в семидесятые годы прошлого века появился в Баку шведский коммерсант Роберт Нобель и основал „Товарищество нефтяного производства бр. Нобель". Из Петербурга, да и из Стокгольма в Баку приехали инженеры, служащие компании. В начале нового века молодой швед инженер Карл Тиборг женился на дочери техника Старикова с химического завода Шибаева. От этого брака родилась Надежда Карловна Тиборг — будущая мама Юлии Генриховны.
Ох, Надя, Наденька! Жить бы ей в довольстве в Вилла Петролеа — поселке, построенном Нобелем для своих служащих (Нобель любил звучные названия), переписывать в альбом стихи Надсона, плакать над душещипательными романами Лидии Чарской. Только ей было мало, мало. Хотелось чего-то еще, что наполнило бы беспокойную душу, — и вот пришло жаркое лето 17-го года с митингами, красными бантами, — и брат гимназической подруги, вернувшийся из ссылки. Влюбилась Наденька в недоучку-студента — в его „каторжную" бороду, в пылкие речи о грядущей победе пролетариата над мировой буржуазией.
После октябрьского переворота в Петрограде Бакинский совет рабочих и солдатских депутатов избрал исполнительный комитет из большевиков и левых эсеров и объявил себя в Баку единственной властью. Но с властью всегда не просто. Наряду с Советом распоряжалась тут и городская Дума. А еще заявили о себе национальные группы — мусульманская партия Мусават и армянские социал-демократы — дашнаки. В январе 18-го бакинская неразбериха еще более обострилась: из Персии стали прибывать части с русско-турецкого фронта, развалившегося после подписания брест-литовского мира с немцами. А в марте стало известно, что на Баку наступает турецкая армия под командованием Нури-паши. Еще ходили слухи, что в Персии, в каспийском порту Энзели, появился английский отряд генерала Денстервиля, тоже нацеленный на Баку. И Баксовет, не желающий, само собой, упустить власть, стал формировать части Красной армии из русских и армянских солдат, прибывших с фронта.