Пересекаю улицу Самеда Вургуна. Справа красное здание института физкультуры, слева сквер, заплеванный семечной шелухой. Тут, под пыльными айлантами, в прежние годы вечно торчала шпана с окрестных улиц — этих хулиганов и бездельников в Баку называли презрительным словцом „амшара". В войну сквер опустел.
Гляди-ка, опять стоят. Похожие на тех, что грызли тут довоенные семечки. Глаза дерзкие, кепки полуметрового диаметра. Галдят, хохочут, сплевывают. Проходя мимо сквера, улавливаю отдельные знакомые слова, среди них,— „эрмени"...
Ох! В детстве мы слышали от взрослых, что при царе, в пятом году, была в Баку татаро-армянская резня, и повторилась в восемнадцатом, но потом, при советской власти, вражда угасла и превратилась в нерушимую дружбу народов. Мы и представить себе не могли, что внезапно вспыхнет старая ненависть. В прошлом году нас потряс Сумгаит. Господи, где это произошло? Не в Эфиопии, не в Камбодже — у нас резали и насиловали, при победившем социализме! Я набросилась на Котика Авакова:
— Ты все знаешь, объясни, что случилось?
Котик с обычной горячностью стал объяснять: азербайджанские власти десятилетиями зажимали армянскую культуру в Нагорном Карабахе, где большинство населения армяне... Ереван тоже виноват — его требования передать НКАО Армении очень раздражают азербайджанцев...
— Не может быть и речи о передаче Карабаха Армении, — сказал Сергей. — Во-первых, это несправедливо с исторической точки зрения. Во-вторых, создает опасный прецедент, который...
— Надо еще разобраться, что справедливо и что — нет, — перебил Котик...
Иду по родной улице, где знаком каждый дом, каждый двор. Вот уже завиднелся трехэтажный темно-серый дом, где я родилась, из окна которого впервые взглянула на белый свет — или, если угодно, на Божий мир. Все здесь родное, каждая щербинка в стене. Отчего же мне так неуютно? Так не по себе?
Глава вторая
СЕРПУХОВ. ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
Сергею было тринадцать, когда погиб его старший брат девятнадцатилетний Вася Беспалов. Он, Вася, был активным комсомольцем в Серпухове. В 1930 году его назначили уполномоченным по весенней посевной компании в только что сколоченный колхоз „Счастливый путь“. На общем собрании Вася объявил мужикам, чтоб собрали весь семенной фонд. Деваться было некуда, на то и колхоз. Но когда Вася, по имевшейся инструкции, потребовал, чтоб и фураж для конной колонны собрали, „Счастливый путь“ уперся. Кричали: „Не отдадим! А нам что, подыхать?“ Вася стал угрожать. А ему в ответ: „Заткнись, поповское отродье!“ Этого Вася, конечно, стерпеть не мог, выхватил наган, но его толкнули в руку. Завязалась драка, Вася упал с проломленным черепом.
Спустя полтора года Сережа Беспалов вступил в комсомол. Написал, что хочет встать на место брата, убитого классовым врагом, и бороться за мировую революцию. Тогда же он поступил учеником слесаря на Ново-Ткацкую фабрику и ушел из дому в фабричное общежитие.
Его отец, священник Егор Васильевич Беспалов, имел свой дом рядом с церковью Жен Мироносиц. Тут он требы повседневные выполнял, крестил, отпевал — словом, как писали в то время газеты, сеял дурман. У него со старшим сыном, Васей, споры гремели, а младший, Сережа, слушал с жадным вниманием.
— Вскорости, — вещал Вася, — счастливую построим жизнь для всех трудящихся.
— Пока постройте, — возражал отец, — вы мужика по миру пустите, а пролетарии что будут кушать?
— Тракторами все межи перепашем. Будет большой хлеб.
— Ну, дай-то Бог. Только кто же о душах людских позаботится? Душе не один хлеб потребен.
— Душа! — У Васи глаза вспыхивали веселой злостью. — Никакой души нету, батя. Есть сознание, мы и будем его развивать.
После гибели Васи отец Егор замкнулся, глядел сурово. Своего церковного старосту; отказавшегося службу нести, проклял. А тот — жалобу. Да скорее донос. Назревало недовольство окружкома, ну и созрело в конце-то концов. В 31-м вышло распоряжение выселить попа, как чуждый элемент, мешающий строить новую жизнь, из дома, а дом передать окрсовету безбожников для развертывания агитработы.
Как раз в те дни попадья, сильно болевшая после Васиной гибели, отдала Богу душу. Сергей помог отцу увязать книги, иконы, одежду, и переехал Егор Беспалов на окраину города в дом одной усердной прихожанки, вдовы рабочего-чесальщика с Вокзально-ватной фабрики. Устроился сторожем на Лукьяновском кирпичном заводе. Стал сильно попивать. Приютившая его добрая женщина, сорокапятилетняя вдовица, была зело искусна по части самогона.