— Нет. Уже поздно.
И побежала к остановке с неясным ощущением совершаемой глупости."
В следующую субботу я, простуженная, просидела дома. Тетя Лера пришла из магазина раздраженная, ругалась, что вторую неделю нет масла, о чем только думает начальство, себе-то обеспечили жирные пайки, а людям — ...
— Перестань, — поморщился дядя Юра. Он, как член партии, не мог допустить крамольных высказываний.
А я, лежа на кушетке с выпирающими пружинами, держала у распухшего носа грелку с горячей водой и тихо страдала от неустроенности своей жизни. Что занесло меня в чужой дом, в холодный (хоть и прекрасный) город, где так мало солнца? Остро хотелось домой, в Баку, на горячее солнце, на приморский бульвар.
Вдруг я не то чтобы услышала, а ощутила, будто меня окликнули. И тут же возникла мысль о Мачихине, я словно увидела его высокий белый лоб, склоненный над томом неведомого мне философа. Странные глаза его словно увидела...нездешние, пришло мне в голову верное определение...
Когда я в очередную субботу приехала в Публичку, он был там. Подошел, поздоровался и сказал, что ему нужно со мной поговорить. Я ответила, что пришла заниматься, а не разговаривать. Мачихин нагнулся к моему уху и прошептал:
— Юля, через час я буду ждать вас на лестнице. На верхней площадке. Очень п-прошу.
Не выйду, решила я. Вот еще! Нечего мною командовать.
Однако через час пять минут вышла. Холодный мрамор лестницы соответствовал, как я надеялась, выражению моего лица.
Мачихин, ожидавший меня, подошел стремительной походкой. На нем была армейская гимнастерка и мятый темно-серый костюм.
—- В-вы любите искусство, — сказал он без предисловия. — Так вот, есть п-предложение. Завтра я еду в Петергоф. Повидаться с друзьями. Один из них работает в г-группе реставраторов. Вам, я думаю, будет интересно. Поедем?
— Завтра? Не могу. У меня много дел завтра.
— Жаль, — сказал Мачихин. И, помолчав: — Юля, я п-понимаю, вас смущает, что мы незнакомы. Но это же просто условность. П-право, не следует придавать чрезмерное значение ус-словностям, которые мешают общению людей.
Он говорил, а я — стыдно признаться — слушала как завороженная. Никто никогда не говорил со мной с такой серьезностью... с такой подкупающей искренностью... Словом, я согласилась.
Электричка с воем неслась берегом залива. Мачихин рассказывал, какая гигантская восстановительная работа идет в Петергофе, где разрушены дворец и фонтаны и куда-то вывезен немцами знаменитый Самсон.
Друг Мачихина, Николай, работавший в группе реставраторов, жил в старом желтом доме близ станции. Рыжеусый, громоздкий, он был одет во флотский китель и брюки поразительной ширины.
— А-ба-жаю показывать Петергоф красивым девушкам, — заявил он прокуренным басом, каким, по-моему, должны были говорить боцманы на парусных кораблях.
Непрерывно дымя папиросами, он повел нас по парку, рассказывая и показывая. Я узнала, как долго и трудно посте войны решался вопрос о восстановлении Петергофа. Но вот дело пошло, в 46-м пустили фонтаны-водометы в Морской аллее, а в 47-м взялись за Большой каскад.
— Вот он, любуйся!
Ахнув от восхищения, я уставилась на могучего кудрявого Самсона, разрывавшего львиную пасть.
— Не хуже довоенного, верно? — басил Николай. — А, так ты не ленинградка? А в прошлом году где была? В августе Самсона через Питер везли, весь город высыпал смотреть.
— Я не знала, — со стыдом призналась я. — Не видела...
— В сентябре открыли фонтан. Знаешь, какой столб воды ударил? Двадцать два метра! — „Боцман" явно хвастался перед провинциалкой. — Хорош Самсончик, а? Совершенно как довоенный.
Мачихин сказал, что вовсе необязательно было воспроизводить фигуру Самсона точно такой, какой она была прежде.
— Да и вообще дело не в конкретной скульптуре, а в духовном порыве мастерства.
— Причем тут духовный порыв? — возразил Николай. — Речь о сохранении культурного наследия. Если не сохраним культуру, мы одичаем.
— Одичать можно и оставаясь рабами неизменной модели. Я не п-против Самсона. Материалистическая эпоха замкнута на внешнем материале, на статичной форме. Строим по принципу п-пользы. Но когда-нибудь поймем, что искусство п-прежде всего — душевное переживание. Оно сродни памяти...
— Начинаются антропософические штучки! Ванечка, нам до твоих идеальных миров далеко, как до луны. Человеку что нужно? Жратва! Крыша над головой! Ну и, конечно, предметы культуры...
Я слушала с интересом. Хоть и не все понимала в их споре. Я шла рядом с Мачихиным и невольно обратила внимание на стоптанные носки его армейских сапог. Вдруг подумала: что со мной происходит? Совершенно не знаю человека, а послушно иду...