— Проповедь аскезы, — усмехнулся очкарик Володя.
— Постой! — Блондинка голубоглазая уставилась на Мачихина. — Я согласна, что надо преодолевать импульсы. Приобретательские, например. Могу проходить до смерти в обносках, сшитых из старой портьеры, — плевать. Но освободиться от страстей? Так можно потерять все человеческое.
— Да что вы, ребята? — тихо удивился Мачихин. —.Читали Канта и ничего в нем не п-поняли? Преобладание нравственного долга над страстями — в-вот истинно человеческое.
— Что Канту до страстей человеческих? — сказал Николай. — Сочинял теорию познания в благополучном Кенигсберге. Посмотрел бы, что сделал с его городком Ваня Мачихин со своей армией!
— Точно! — захохотал Зураб. — Или ходил бы по ночам, как мы с Ванечкой, на станцию разгружать вагоны...
Я слушала их разговоры с интересом, не то слово, — никогда в жизни не было так интересно. Но все они курили нещадно, и я не выдержала, закашлялась, с трудом удерживая подступающую дурноту. Мачихин вывел меня на воздух — насилу отдышалась...
На обратном пути, в электричке я спросила, действительно ли он по ночам разгружает вагоны.
— Н-не каждую ночь, — ответил Ваня. — Раза два в неделю. На стипендию ведь не проживешь.
Мы стали встречаться. Ходили в Русский музей, в Эрмитаж, и по-новому раскрывался мир искусства. Ваня судил о живописи не так, как я (нравится — не нравится), он пытался добраться до сути замысла художника. Он всегда стремился к сути явлений.
— Но ведь то, что ты говоришь, — это идеализм. Разве нет? Разве Кант не идеалист? — допытывалась я. — Ведь материя первична, а сознание вторично. А идеалисты объясняли наоборот.
— Все это с-сложнее, Юля, — мягко говорил Мачихин, словно втолковывая ребенку. — Диалектический материализм — одна из философских систем. Но не единственная. Гегель ввел диалектику как составную часть развивающейся мировой идеи. К материализму диалектика притянута н-не-сколько искусственно... Не надо путать познание с ч-чувственным восприятием. Существуют сверхчувственные духовные миры...
Он развивал непонятную мне систему взглядов — антропософскую теорию немецкого доктора Рудольфа Штейнера.
— А знаешь, моя фамилия по отцу — Штайнер, — сказала я. — Почти как у твоего философа. И у меня был дядя Рудольф.
— Так ты немка?
— Наполовину. Папу в сорок первом выслали из Баку, он погиб в ссылке. И дядя Рудольф погиб.
— Понятно. — Ваня закурил папиросу, зажав огонек спички в ладонях. Дул холодный ветер с залива. Мы медленно шли по Невскому мимо „дворца дожей“. — А у меня отец с-спился, — сказал он.
Я стала расспрашивать. И узнала, что отец Вани Авдей Иванович в юности рыбачил на Ладоге, а с началом германской войны был мобилизован на Балтийский флот. „А дальше, — сказал Ваня, — к-как в кино. Оптимистическая трагедия." Это означало, что за матроса взялись агитаторы, сперва анархисты, потом большевики. Мачихин-старший воевал против Юденича, потом на Волге. Он так и пошел по военной части, окончил курсы, стал краскомом, а в 22-м женился на Екатерине Васильевне, по которой с юности вздыхал, когда приметил девочку с золотой косой в доме питерского рыботорговца, куда привозил свежий улов с Ладоги. А через год родился он, Ваня. Авдей Иванович хорошо продвигался по службе,, пока что-то не случилось в 38-м: не состоялось крупное назначение. В финскую войну был он ранен, после госпиталя ему предложили отставку, но Авдей Иванович выпросил небольшую интендантскую должность в Ленинградском округе. Может, благодаря его интендантству семья выжила в блокаду.
Ваня пошел воевать в июле 41-го. Его дважды ранило: первый раз под Ленинградом, когда бомбили аэродром, который прикрывала их зенитная батарея, а второй — в Восточной Пруссии. Там, на марше, батарею накрыли внезапно выскочившие из низкой облачности „юнкерсы". На гимнастерке у Вани над левым карманом были пришиты две ленточки, желтая и красная, знаки ранений. Других наград Ваня не носил, хотя были у него орден и медали. В 46-м он демобилизовался и поступил на матмех университета. В том же году у его мамы, Екатерины Васильевны, обнаружили рак. И пошло: больница, операция, снова больница. Может, из-за болезни жены, а может, потому, что фронтовая привычка к спирту „исказила личность" (по словам Вани), Авдей Иванович из семьи ушел.
— Живет у друзей каких-то... а м-может, у женщины... иногда звонит... Ладно, давай сменим п-пластинку.
Он опять закурил. На его шапку и шинель ложился снег.