— Ваня, вот ты математик, почему же увлекаешься философией?
— Н-надо же понять, в каком мире живем. Тебе разве не хочется?
— Я просто живу как живется.
— Дав общем-то и я... Из обстоятельств св-воей жизни не выскочишь... Но ведь ум зачем-то дан ч-человеку...
Снег еще усилился. Демидов переулок был весь в белом тумане.
— Ну, вот я и пришла. До свиданья. Спасибо, что проводил.
Однажды Ваня пригласил меня к себе. Они с матерью жили на Васильевском острове, на 9-й линии, в доме, побитом, будто ,оспой, осколками снарядов. В тот раз Екатерина Васильевна была еще на ногах. Очень худая, с истощенным лицом, на котором светились добрые глаза, она встретила меня словами:
— Вот вы какая красивая!
Говорила она трудно, часто закашливалась.
— Кушайте, Юленька... Это крыжовник, сестра из Белоострова варенье привезла... Ванечка, что ж ты не угощаешь...
— Да не тревожься, мама. Юля кушает.
Я кивала и улыбалась ей. А Ваня развивал антропософскую теорию доктора Штейнера, слушать его было интересно и странно. Будто бы в древности человек с примитивным мифологическим сознанием обладал развитым сверхчувственным восприятием. В ходе же истории, с развитием цивилизации, он все более ощущал свою индивидуальность, переходил к мышлению в понятиях, но при этом утратил сверхчувственную способность.
— А что это такое? — спросила я. — Инстинкт?
— Не т-только инстинкт. Это и интуиция, повышенная чуткость, даже улавливание мыслей... ясновидение, если хочешь... Вот задача, д-достойная человека, — совершенствование самого себя, чтобы вернуть утраченный природный дар...
У меня слегка кружило голову от потока Ваниных слов.
— Так ты хочешь вернуться к первобытному состоянию? В пещеры?
— Нет! Обратного хода цивилизации быть не может. Но — с-совершен-ствовать дух, освободиться от плоских догматов... очиститься от злобы, расизма, ксенофобии...
— Это еще что такое?
— С-сказано философом: „Чудовище-повседневность унижает все, что стремится подняться выше". — Ваня не слышал меня, говорил все горячее. — П-противостоять чудовищу! Нужна постоянная работа ума над сырым м-ма-териалом жизни...
В конце апреля Екатерине Васильевне стало хуже. Она слегла и больше уже не поднималась. Каждый вечер после работы я мчалась на 9-ю линию, иногда и на ночь оставалась, потому что... потому что было очень плохо. „Интоксикация", — сказал врач-онколог. Я кормила Екатерину Васильевну из ложечки, помогала Ване ворочать ее...
Ох, не могу об этом. Тяжко, тяжко угасает человек под напором страшной болезни...
В день похорон разразилась гроза. Сверкало и грохотало, когда мы бежали с кладбища к трамвайной остановке. Вымокли ужасно. На остановке пришлось дожидаться Ваню: он вел под руку седого, плохо выбритого и как будто кособокого старичка. Старичок — это был Авдей Иванович — забирал то влево, то вправо, и тихо плакал, вытирая глаза скомканным белым платком.
Авдею Ивановичу было пятьдесят два, но выглядел он много старше. Мы с Ваней однажды навестили его в его жалком жилище в каменном сарае на Охте, близ лодочной станции, где он служил. От выпивки Ваня отказался. Авдей Иванович влил в себя полстакана и пустился в жалостливые воспоминания. Мы уже выходили, когда он вдруг поймал нас за руки и, тараща глаза, сказал неожиданно твердым, командирским голосом:
— Вы, ребята, вот что — поженитесь.
Была белая ночь. Мосты были разведены, по Неве буксиры тащили военные корабли. Мы медленно шли, обнявшись, по набережной, мимо „львов сторожевых", мимо Петра с простертою над нами рукою. Нева серебристо, с желтизною, отсвечивала не то вечернюю, не то будущую утреннюю зарю. Ваня сказал:
— Я люблю тебя.
— А я тебя, — сказала я.
Мы поцеловались, и снова шли по пустынной набережной, и Ваня читал Своего любимого Фета:
Ничего мне не надо было — только чувствовать руку Вани на плече, только слышать его тихий голос. Я бы могла идти так всю жизнь. Наверное, это и было счастье.
Я познакомила с Ваней тетю Леру и дядю Юру. По правде, ожидала, что Ваня выберет момент и скажет, что мы решили пожениться. Он пил чай с тортом, отвечал на вопросы Хаютиных, но был задумчив и — я вдруг почувствовала — чем-то встревожен. Нет, он ничего не сказал.
Я вышла его проводить и спросила: что-нибудь случилось?
Ваня посмотрел на меня своими удивительными глазами.