— Привет, Юля, — услышала томный голос Эльмиры. — Как вы там? Ничего? Вам Володя не звонил? Не-ет? Понимаешь, он завтра летит в Москву, я для Лалочки готовлю посылку-у. Володя сказал, что заедет с утра, но что-то его нет...
— Приедет, — сказала Юлия Генриховна. — Куда он денется.
— В городе неспокойно, Юлечка. Котик расхандрился. Вот он хочет тебе что-то сказа-ать. Целую.
— Здравствуй, Юля, — зарокотал в трубке голос Котика Авакова. — Я хотел сказать, чтоб вы с Сергеем по городу не шастали. Я вчера ездил в поликлинику — это черт те что. Город как будто захвачен дикими кочевниками.
— Спасибо, Котик, за совет. А чего это ты хандришь?
— Ничего я не хандрю. А как Сергей?
— Пока отбрасывает тень на землю, как ты любишь говорить.
— Это хорошо, — одобрил Котик. — В этом вся штука жизни.
Юлия Генриховна вошла в маленькую комнату, „кабинет", где Беспалов сидел в своем крутящемся кресле и читал газету.
— Звонили Эльмира с Котиком. Они о Володе тревожатся. В городе, говорят, неспокойно.
— А где спокойно? — проворчал он, не отрываясь от чтения.
— Сережа, мне надо съездить к ребятам. Тихо, тихо, не вспыхивай. Нина купила сапоги, ей малы, а мне будут впору. Ты же знаешь, я без сапог осталась.
— Она что, не может матери привезти сапоги?
— Не может. Ты же знаешь, Павлик болеет, Олежку нельзя оставить на него.
— „Ты же знаешь...“ — Сергей Егорович хмуро смотрел на жену поверх очков. — Сама говоришь, в городе неспокойно. Не пущу.
— Ох, Сережа! Мы с тобой сорок лет женаты, а ты все еще не понял, что если мне что-нибудь надо...
— Давно понял. Тебя переспорить невозможно. Я поеду с тобой.
Володя Аваков эту ночь провел не дома. Почти не спали они с Наташей всю ночь.
— Господи, — шептала она, — неужели я все еще живая? Из какой сказки ты пришел?
— Из пятого „а“... Помнишь, — сказал Володя, поглаживая ее худенькое плечо, — я нарисовал у тебя в тетради по арифметике космонавта... А ты пожаловалась Софье Львовне...
Уткнувшись ему под мышку, Наташа счастливо улыбалась. Так и заснула в его объятии. Но около семи привычная забота подняла ее на ноги.
Наташа прошла в комнату матери. Вцепившись здоровой рукой в ее халат, волоча парализованную ногу, мать проковыляла в уборную. Что-то она пыталась сказать, и Наташа изощренным слухом поняла ее прерывистое мычание.
— Да-да, это доктор. Мы когда-то с ним учились в одном классе.
Вот — сказала и сама изумилась. Как же это произошло?
Учились вместе в младших классах в 23-й школе на Телефонной, и запомнился с той поры узколицый чернявый мальчик, задира и дразнилка — Вовка Аваков. В классе он сидел за ней, дергал ее за косу, а она замахивалась на него учебником и пищала: „Дурак!" Вечно он рисовал космонавтов в скафандрах.
Вот и все, что она о нем помнила, когда уезжала из Баку. Папу, инженера-нефтяника, Мустафаева, перевели в Тюмень, и он с семьей переехал во „Второе Баку". Только спустя шесть лет, в 69-м, возвратились они в Баку — потому вернулись, что отец на тамошних морозах обзавелся туберкулезом, и врачи сказали — надо обратно на юг.
О, как она, Наташа, обрадовалась родному городу! Солнцу и морю обрадовалась, горам фруктов на базаре. Она поступила на филфак университета, и это были счастливейшие ее годы — стихи, стихи, стихи... и студия в Доме культуры на Баилове... Там, в студии, Наташа познакомилась со смазливым лейтенантом-зенитчиком Димой Горбатенко. Он приходил — в штатском, конечно, — петь песни Высоцкого под гитару, приятный у него был басок. Наташа, окончив филфак, уже преподавала в школе русский язык и литературу, когда, вполне испытав лейтенантскую надежность, вышла замуж за Диму.
Молодые жили хорошо. И могли бы — при открытом, легком нраве Димы и природной веселости Наташи — жить долго и счастливо. Рокотали гитарные струны, и, влюбленно глядя на молодую жену, Дима пел: „Веселье горит в ней, как пламя", — а она подхватывала задорно: „И шутит она над нами..."
Спустя полгода у Наташи произошел выкидыш. А вскоре подтвердилось, что у отца в поджелудочной железе опухоль. Около года тянули отца, но болезнь шла быстро, и в августе 80-го отец умер. Не прошло и двух лет, как маму разбил инсульт...
Дима много помогал Наташе. Ворочал неподвижную тещу, мотался по врачам и аптекам. Но шли годы — и не выдержал он унылого однообразия будней, пропахших лекарствами. Не выдержал нарастающей Наташиной замкнутости, постоянной сосредоточенности на маминой болезни. Дима подал рапорт о переводе в действовавший в Афганистане „ограниченный контингент" — и уехал воевать. Спустя какое-то время Наташе сообщили, что капитан Горбатенко погиб в бою под Джелалабадом. Уже недолго оставалось до вывода „ограниченного контингента" из погибельной горной страны — а Дима не дожил.