— Кто тебя здесь поставил? — спросил Вагиф проверяльщика, черноусого юнца, протянув водительские права.
— А тебе что за дело? Чего надо?
— Я член правления Народного фронта.
— У нас свое начальство, — отрезал тот. — Проезжай!
Дальнейший путь по проспекту Ленина проделали без помех. Тут и там видели группы возбужденных людей. Повернули на Инглаб и вскоре въехали в просторный двор длинного, в целый квартал, дома. Тут было странно тихо, не бегали дети, не гоняли мяч.
— Володина машина на месте, — сказал Константин Ашотович.
И в подъезде было тихо. Поднялись на третий этаж. Володина дверь была полуоткрыта. И мертвая стояла тишина.
В передней навзничь лежал Володя, весь в крови, уже переставшей течь из десятка ножевых ран.
Страшно закричав, Эльмира бросилась на колени и, обхватив голову сына, прижала к груди.
Константин Ашотович вдруг захрипел, закрыв глаза, и стал падать. Вагиф подхватил его.
Глава двадцатая
БАКУ. ЯНВАРЬ 1990 ГОДА
Володю хоронили в понедельник На кладбище, которое раньше называли армянским, а потом стали считать интернациональным, — на Монтина. Он лежал в гробу, с головой накрытый простыней, — чтобы не видели, как зверски он изрезан. Нужно было обладать связями Эльмиры, чтобы устроить похороны — с оркестром, с массой цветов — в эти жуткие, ужаснувшие бакинцев дни.
Эльмира, в черном платке, накинутом на седую голову, поблекшая, неузнаваемо постаревшая, держалась неплохо. Но, когда настало время накрыть гроб крышкой, Эльмира пала на гроб и забилась в истерике, завыла — и так страшен был этот вой, что даже ко всему привычные музыканты умолкли, не доиграли очередное колено шопенова марша.
С другой стороны гроба — стоя на коленях, хрипло крича, била себя по голове Гюльзан-ханум — осиротевшая нэнэ.
Плакала всегда замкнутая Кюбра. А Фарида стояла с мертвым лицом, погасшими неподвижными глазами.
Котика на кладбище не было. Кровоизлияние сразило его в тот момент, когда он увидел убитого сына. Вагиф хотел везти его в больницу, но Эльмира велела — домой. Нельзя везти в бакинскую больницу армянина — его просто не приняли бы...
Как удалось Вагифу провезти сквозь пикеты разбитого инсультом Котика и мертвого Володю? Не знаю. Эльмира немедленно вызвала врача из своей поликлиники. У Котика парализовало правую половину тела, отнялась речь. Над ним поставили капельницу. Прибежал кто-то из друзей Володи — врач. Пока что Котика удавалось держать в полуразрушенном, но живом виде. Лала звонила из Москвы, чтобы мама срочно вылетела с отцом, она уже застолбила место в московской больнице нефтяников. „Кто убил Володю?! — кричала она сквозь плач. — Невозможно поверить!!"
Кто убил Володю? А кто убивает по всему городу людей только за то, что они армяне? Безликая, слитная черная толпа... Поймали хоть одного? Где ж поймать, если милиции в городе не видно, а 02 бездействует? А погромщики действуют быстро — у них машины, автобусы- „алабаши“, они приезжают по адресам, полученным в Народном фронте...
— Народный фронт не виноват в погромах!
Я слышала, как Вагиф Гаджиев, выпучив глаза, кричал это. А кто виноват? Не знаю, не знаю... То есть, конечно, знаю, что лично Вагиф не виновен. Но...
Сергей звонил своему другу-товарищу по обществу „Знание", они долго говорили — потом Сергей пересказал мне: власть в городе парализована, на митингах требуют отставки Везирова. Народный фронт явно делает попытку захватить власть. Они начали блокировать военные городки и казармы внутренних войск. Мы и сами видели из окна нашей кухни, как перед КПП Сальянских казарм выросла баррикада — грузовики и самосвалы, поставленные вплотную друг к другу, — она препятствовала выезду боевой техники. А во дворе Сальянских казарм стояли зачехленные танки.
— Смотри! — злился Сергей, тыча пальцем в сторону казарм. — Стоят себе и в ус не дуют! А в городе погромы!
И он матерился, чего прежде никогда себе не позволял.
— Схватили бы два-три десятка погромщиков, расстреляли на площади, чтоб все видели, — сразу угомонились бы... — Он метался по квартире, бегал на кухню смотреть, не выходят ли из Сальянских казарм танки. — Не понимаю, почему ЦК бездействует! Почему не объявляют комендантский час, не вводят войска?
Да уж. Мы так верили во всемогущество ЦК. Ведь достаточно бывало одного слова, шевеления густой бровью, чтоб любым нежелательным явлениям положить конец. Твердая, как скала, хорошо вооруженная власть — куда она подевалась?
В нашем доме разграбили две армянские квартиры, оставленные бежавшими владельцами. Бежали они на морвокзал — там, как говорили, под охраной военных скопилось множество бакинских армян, и их на паромах переправляли в Красноводск.