— Наконец-то! Чего ты так долго? Я сижу как на иголках, в одиннадцать у меня производственное совещание.
Олежка выбегает в переднюю и бросается ко мне. Вот она, моя радость. Моя единственная отрада. Ну, идем, миленький, покажи, что ты нарисовал утречком. Треплю внука по теплой белобрысой голове. В пол-уха слушаю наставления моей деловой дочери („суп свари, морковка и капуста на кухне“), а Олежка раскладывает на своем столике рисунки:
— Баба, смотри!
Он у нас художник-маринист: рисует только пароходы. Увидел однажды на Приморском бульваре, как подходит к причалу белый пароход, и с тех пор малюет один лишь этот сюжет.
— Здорово, Олежка. А тут что у тебя нарисовано на корме? Мачта?
— Ма-ачта? — Олежка снисходительно смеется. — Это пушка!
— Мама, — заглядывает в комнату Нина, уже одетая, увенчанная огромным черным беретом. — Мама, я пошла. Между прочим, вчера Павлик послал наши данные.
— Какие данные?
— Ну, все, что нужно для вызова. Пока!
Хлопает дверь.
Чувствую: похолодели руки и ноги. Сердце колотится, колотится, будто его подстегнули. Значит, все-таки решили уехать. Сколько было разговоров, уговоров... Сергей твердил Нине, что своим отъездом она перечеркнет его жизнь...
— Баба, знаешь, зачем пушка? В пиратов стрелять!
— Ну, Олежек, какие теперь пираты?
Совершенно не представляю, как смогу жить без этого паршивца сопливого. Нет! Вот лягу у порога...
С Павликом поговорить! Нина взбалмошна. Моя покойная мама утверждала, что Нина вся в меня. (А мне-то казалось, что она, наоборот, в мою маму). У нее нет „задерживающего центра", как выразился мой глубокомысленный муж. Кстати, где он находится, „задерживающий центр"?
Еще учась в девятом классе, Нина преподнесла нам замечательный сюрприз: вдруг забеременела. То-то было шуму на весь город. И, увы, на все гороно. Да, не удалось удержать событие в тайне, хотя второй его участник так и остался неизвестным: Нина наотрез отказалась назвать соблазнителя. Я-то подозревала, что это ее одноклассник, футболист, смазливый рослый парень из нынешних акселератов, у которых рост тела опережает развитие ума.
Сергей был настроен против аборта, он вообще перестал разговаривать с Ниной. Я была разъярена на непутевое наше чадо не меньше Сережи, но, в отличие от него, мне пришлось не только яриться, но и действовать, пока время не упущено.
После аборта Нина присмирела. Воспоминание о пережитом стыде и боли, наверное, мучило ее. Она перевелась в экстернат. Много рисовала. Она ведь очень способная, и, я думаю, если б не ветер в голове (или не отсутствие „задерживающего центра"), из нее мог бы получиться недурной график. В ее рисунках было изящество, какое дается от природы. Или, может, от Бога?
В 1969 году, сдав экстерном выпускные экзамены, Нина поступила на архитектурный факультет политеха. Она выглядела вполне взрослой девушкой: никаких кос, волосы взбиты башнеобразно, белая блузка, темно-синий костюм с макси-юбкой. Вот вам! — как бы объявляла эта целомудренная юбка акселератам с их бесстыжими взглядами. Вела Нина, я бы сказала, свободный образ жизни. Но стала умнее — не вляпывалась больше в неприятные истории.
В 72 году, на четвертом курсе, вдруг объявила, что выходит замуж. Мы всполошились: кто таков, неужели опять футболист? Жених, однако, оказался приличным юношей, однокурсником по имени Павлик Гольдберг. Ну что ж. Мы видели, какими глазами смотрел этот тихоня с тонкими руками, торчащими из коротких рукавов полосатой тенниски, — какими глазами смотрел он на Нину. А уж она-то купалась в излучаемой им влюбленности.
Я опасалась, что, выйдя замуж, Нина не сможет — из-за беременности — окончить институт. Но она, как видно, и не собиралась рожать. Молодожены получили дипломы архитектора, устроились на работу. Павлик был недоволен. В Бакгипрогоре ему никак не давали объекты, в проектировании которых он мог бы развернуться в полную силу. „Павильоны, киоски, — тихо ворчал он. — А как гостиницу, так непременно Курбанову... или Шихалиеву... Невозможно работать...“ Нина подтверждала: оттирают Павлика, а ведь он такой талантливый. У него, и верно, были интересные градостроительные идеи. Однако вместо Города Солнца ему поручили проектирование блочных домов в новом микрорайоне — типовых параллелепипедов среди рыжих развалов песка и глины, вид которых может навести лишь на мысль о тщете жизни. От всего этого лицо Павлика приобрело уязвленное выражение — чтобы как-то его прикрыть, он отпустил густую черную растительность.
Какое-то время жили вместе с молодыми на Пролетарской, то есть на улице Видади. Потом произошло крупное событие в нашей жизни: мы с Сергеем получили двухкомнатную квартиру в огромном новом доме на проспекте Строителей, близ Сальянских казарм. Конечно, если бы не Эльмира Керимова, занимавшая высокий пост в АСПС, мы бы такую квартиру ни в жисть не получили. Эльмира нажала где нужно и сумела отстоять нас в Баксовете от вычеркиваний из списков. Квартиру получили на девятом этаже. Какой вид открывался с нашего балкона на вечерний Баку, на бухту с мерцающими отражениями огней Приморского бульвара!