— Вы говорите о националистах, — сказал Сергей. — А советская власть всегда с национализмом боролась.
— Очень боролась! Калмык с его земли прогнала, чеченец — прогнала, крымский татар — прогнала! Советская власть если никого не прогнала, ему скучно!
— Самвел, зачем говоришь? — всхлипнула Анаит Степановна. — Нам разве советская власть из Баку прогонял?
— А кто? — Свирепо выкрикнул Галустян. — У нас другая власть нету!
— Вас гонит из Баку Народный фронт, — сухо заметил Сергей.
— Народный фронт у кому учился? У советская власть учился! Ты думал, армян гнали, теперь Баку хорошо будет? Не будет! Эти ишаки теперь русских прогонять будет! Евреев! Лезгин!
Анаит Степановна обратилась к старшему лейтенанту:
— Вы ему не слушайте. Он оч-чень переживает, мы без дом остался. Он советская власть любит.
— Он правильно говорит, — негромко ответил тот. — Скоро тут за нас возьмутся. Мне на квартиру звонили, угрожали жене.
И пошел к трапу „Советской Грузии".
Анаит Степановна, плача, рассказывала, как разграбили их квартиру — шубу котиковую унесли, костюм Самвела, радио японское. Хорошо хоть, сумочку с мамиными бриллиантами и орденом Ленина с собой взяли, когда вы нас спрятали... Все, что нажили за целую жизнь, все бросили... как будто война... К брату в Ереван? Самвел не хочет... брат его обидел, сказал, что Самвел плохо по-армянски говорит... Сыновья в Краснодаре?.. Самвел с ними поссорился... у старшего сына жена грубая, непочтительная... а младший всегда делал не так, как Самвел говорил... Но теперь — куда же еще? От младшего сына была телеграмма, звал срочно приехать... беспокоится...
Я слушала, и в то же время не шла из головы фраза молодого русского офицера: „Скоро за нас возьмутся".
Объявили посадку. С крыла мостика „Грузии" человек в морской фуражке прокричал в мегафон, чтобы шли к трапу организованно, не торопились, мест на пароме всем хватит. Но люди все же заспешили. Говорили, что вовсе не всем хватает мест в каютах, размещают в столовой, кинозале и чуть ли не трюме. Солдаты, образовав живой коридор, пытались держать порядок.
И потянулась по трапу вверх понурая человеческая река.
Это был исход.
Мы помогли Галустянам, поднесли до трапа их вещи. Расцеловались с Анаит Степановной. Мы обе плакали. Галустян, согнутый, с нардами, обернутыми полиэтиленом, под мышкой, с видимым трудом поднялся по трапу. Наверху он остановился, распрямился, насколько позволял злой его радикулит, и из-под немыслимой своей шляпы долгим взглядом оглядел Баку — родной город, покидаемый навеки. Сверкнули и погасли линзы его очков.
При выходе из порта встретила Павлика. Он провожал семью школьного друга, блестящего, по его словам, архитектора.
— Почему ты без шапки? — спросила я. — Ведь дождь.
Он пожал плечами: дескать, а когда я носил шапку? В его глазах, вобравших, казалось, в себя тысячелетия грусти иудейской, стояли слезы. Я придвинулась к нему, укрыла зонтиком.
Долго ждали троллейбуса. И не дождались. Транспорт, как видно, не ходил. На метро к нам на проспект Строителей не подъедешь. И Павлик сказал:
— Идемте к нам.
От морвокзала до улицы Видади, вообще-то, не длинная дорога, за полчаса дойдешь. Но что-то я еле передвигала ноги. И одышка... Мы шли по Видади, по бывшей Пролетарской, тут каждый дом был мне знаком, но что-то сегодня я и родную улицу не узнавала. Дождь и сумерки размыли ее черты. Из двора, мимо которого мы проходили, несся напористый, усиленный техникой голос. Я спросила Павлика, что он орет?
— Если тут есть мужчины, — перевел Павлик, — пусть не прячутся за спины женщин, а идут с нами.
— Куда?
— Не знаю. Не уточняют.
Наконец дотащились. Олежка повис на мне, но я сказала:
— Пусти, родной. Бабушка очень устала.
Я легла на тахту. Сергей подсел, спросил:
— Сердце? Прими нитроглицерин.
Пришла, стуча каблуками, Зулейха. На ней был жакет, словно сшитый из тигровой шкуры.
— Можно к вам? Ой, Юля-ханум, вы спите? Не-ет? Я на минутку! Вы Галустянов провожали, да? Ой, бедные, мне так жалко! Анаит Степановна, знаете, что сказала? Самвел не сможет без Баку жить! Так сказала и заплакала...
Желтые и черные полоски на ее жакете странно плыли у меня перед глазами.
— ...Въехала семья! — продолжала тараторить Зулейха. — Азербайджанцы! Гамид вышел, видит, стоит какой-то, да, и вставляет в дверь замок. Вместо выломанного! Что такое, почему? Человек говорит, у него ордер. Кто дал? Гамид так не оставит! У Галустянов отдельная квартира, почему ее дали кому-то?