— Может, не дали, а захватили, — сказала Нина. — Давайте чай пить.
Зулейха, извинившись, упорхнула: скоро Гамид придет.
Я от чая отказалась и попросила принести мне телефон, набрала номер Эльмиры. Ответила Кюбра. В своем суховатом стиле сообщила, что Эля сейчас подойти не может: у Котика врач. Котик? Все так же. Нет, речь не восстанавливается. На послезавтра достали билеты на самолет — Эльмира повезет Котика в Москву...
Я очнулась от резкого запаха нашатыря, увидела над собой озабоченное лицо Нины. Отвела ее руку с флаконом. Все семейство словно выстроилось по росту возле тахты.
— Обморок, — сказала Нина. — Ты говорила по телефону и вдруг отключилась, трубка упала на пол. Мама, что у тебя болит? Не вызвать скорую?
— Не надо. Ничего не болит.
Ничего у меня не болело. Только душа.
Я плохо спала эту ночь. Раза два вскрикивал во сне Олежка. Что ему снилось? Белый пароход, отходящий от пристани? А может, злые дяденьки, ворвавшиеся в квартиру...
Под утро я немножко подремала. Меня разбудило бормотание радио в соседней комнате. Потом, когда все встали, я спросила Павлика: какие новости?
— Бакинское радио объявило, что вчера Везиров, Примаков и какой-то секретарь ЦК, Гиренко, что ли, имели встречу с правоохранительными органами Баку и поставили задачу навести порядок... ну, общие слова, как всегда... А Москва передала, что вчера выявлено шестьдесят четыре погрома квартир армян и есть жертвы... Весело у нас. Не соскучишься.
Нина сказала, накрывая на стол:
— На завтрак только винегрет и чай. Хлеба нет, масла нет. — И потом, когда мы сели за стол: — Здесь жить невозможно. Сегодня громят армян, завтра вспомнят нас. Вам, дорогие родители, тоже пора подумать об отъезде.
— Куда? — спросила я. — Нам некуда ехать.
— Мы устроимся в Израиле и пришлем вам вызов.
— Кто нас туда пустит? Мы же не евреи.
— Даже если бы и пустили, мы туда не поедем, — сказал Сергей.
— Ну, как хотите. А мы собираемся в ОВИР. Нам нужна бумага, что вы не возражаете. Напишите и заверьте подписи в нотариате.
Я поежилась, ожидая, что вот сейчас Сергей отрежет, что не даст согласия, и разразится очередной скандал. Но Сергей промолчал. Крупными глотками допил чай и перевернул чашку кверху дном. Поднялся, заявил, что мы едем домой.
У меня, однако, были другие намерения. Ночью, лежа без сна, я подумала, что должна заехать к Эльмире — надо попрощаться с ней и Котиком, они ведь улетают в Москву.
Сергей, конечно, не отпустил меня одну. И мы пошли на Телефонную. Дождь перестал, но тротуары были еще мокрые, черные и слегка дымились. Телефонная, обычно оживленная, выглядела малолюдной и словно притихшей. .. перед чем? Что еще обрушится на наш несчастный, любимый, проклятый город?
Открыла Кюбра. На ней был халат, Эльмирин, конечно, — впервые я видела ее не в костюме строгого начальственного покроя.
Оказалось, Эльмира с Гюльзан-ханум уехали на кладбище. За ними заехал шофер с Элиной работы, он же привезет их обратно. Кюбра посмотрела на старинные часы с маятником, исправно отсчитывающие время с начала века. Да, уже скоро привезет.
Мы прошли в спальню. Котик лежал с закрытыми глазами. Трудно было его узнать: щеки запали, заросли седой щетиной, пепельно-седая грива раскинулась по подушке. От капельницы тянулась к нему под пижаму, к ключице, трубка. Вдруг он открыл глаза и посмотрел на нас. Я через силу улыбнулась ему.
— Здравствуй, Котик.
Он еле слышно что-то промычал. Он смотрел на. меня отрешенным взглядом из какого-то недоступного мне далека. Господи, да что же это творится на белом свете?
Кюбра предложила чаю. Мы сели в кухне, и она поставила грушевидные стаканчики-армуды с крепко заваренным чаем и вазочку с кизиловым вареньем. Сергей спросил, где Кязим и что делается в ЦК — думают ли они навести в городе порядок?
— Кязим звонил недавно, — сдержанно сказала Кюбра. — Перед ЦК митинг. Пытались прорваться в здание, но не вышло.
— Что же это, Кюбра-ханум? Так же нельзя. В городе полно войск — почему они сидят в казармах?
Кюбра промолчала. Да и что тут скажешь? Пей чай с кизилом, Сережа. Кизил — он очень полезный...
Приехали Эльмира и Гюльзан-ханум.
— Ой, здрасьте... Юлечка... — Эльмира, седая, поблекшая, шагнула ко мне. Мы обнялись и несколько секунд стояли, плача. Потом, вытерев глаза платочком, Эльмира позвала по-азербайджански: — Мама! Чай будешь пить?
— Нет, — ответила из глубины квартиры Гюльзан-ханум.
— Прямо не знаю, что дела-ать, — сказала Эльмира. — Она просто себя убивает. Не ест, не пьет... Легла на цветы, на венки, говорит — не уйду с могилы... Мы с шофером еле ее подняли-и...