Путешествуя зайцем, Жданов думал примерно следующее. „Все видел, все понимаю, неинтересно. Пресно — как блин без соли и сахара." — „А Кишкан? Пресен? А штучки?" — „Люблю балаган, цирк, народные заседания, пивные драки. Но не шутов же?" — „Себя?" — „Себя." — „Анну Павловну?" — „Может быть. Местами." — „Смерти-то ты боишься, билет покупать не стал, сэкономил." — „Скупой рыцарь барон Филипп. Как там? Ключи мои, ключи... Забыл. Черт с ним, с рыцарем." — „Зачем ты едешь?" — „За компанию с дураками." — „А они зачем?" — „Тут просто. Помани дурака счастьем, да заломи за него цену (будто они знают свой срок!) — дурак, он на костях мамы станцует." — „Жданов, ты такой же нищий, как и они." — „Маленькое отличие: у меня в заначке есть год."
— У кого карта, Зискинд? У тебя карта? Здесь развилка.— Пучков остановил „самоедку".— Не понимаю, как она работает без бензина. Двигатель вроде как двигатель.
— Едет и едет, тебе-то что? — невесело сказал Жданов.
Зискинд вытащил из-под сиденья портфель, отколупнул замок и выволок на свет карту.
— Так.— С минуту он вострил палец, наскабливая ноготь о зуб. Ткнул им в бледную зелень карты.— Так.— Подумал, двинул палец вперед, в сторону, отбил им барабанную дробь. Сказал: — Так.
— Ну и? — Пучков ждал ответа.
— В этом месте на карте дырка.
— Дай сюда. Не было дырки. Почему дырка?
Зискинд передал карту Пучкову. Жданов равнодушно зевнул. Анна Павловна протирала стаканы, готовясь к близкому чаепитию. Капитан улыбался.
Теперь водил пальцем Пучков. Вперед, в сторону, молчание, барабанная дробь.
— Не понимаю. Погоди-ка. Точно — края горелые. Зискинд, твоя работа. Ты ж сигаретой и прожег.— Пучков достал штангенциркуль и сделал замер дыры.— Ноль восемь, все правильно. С учетом обгорелых краев.
Зискинд наморщил лоб:
— Я вспомнил, надо направо.
— Послушайте: налево, направо — мы что, спешим? — Жданов перегнулся через борт и сорвал с земли одуванчик. Десница его с одуванчиком сотворила перед Пучковым крест, перед Зискиндом звезду Давидову. Белые, цвета Преображения, пушинки улеглись перед Пучковым крестом, перед Зискиндом звездою Давидовой. В воздухе загрохотало. Шла туча. Ворочались в животе у тучи голодные агнцы-ангелы. Ветер дунул — смел крест и звезду. Анна Павловна зябко поежилась. Жданов дал ей пиджак. Он был еще горячий. Капитан глубже уткнулся в рукав и сопел, как телка. Зискинд посмотрел на Пучкова. Пучков думал: „Одиноко, когда ночь, когда не в дороге, когда небо с тучей, как ночь. А Анна стала другая, совсем другая, и не узнать. Я сзади к капоту трубку из дюраля ей привернул полотенце сушить — спасибо сказала. Нет, как же она работает без бензина... болотная вода, болотный газ, зажигание..."
— Налево нельзя — „кирпич ",— сказал Зискинд,— а на карте был восклицательный знак.
— К черту „нельзя"! Сейчас хлынет, сворачивай по дороге в лес! — Жданов замахал руками.— Сволочи! Хоть бы тент какой выдали, чертова бюрократия!
Он зачем-то выскочил из машины и вприпрыжку через предгрозовые сумерки настиг столб с „кирпичом", уперся в него с разбегу и повалил на землю.
— Свободно! Давай, Пучков.
Он стал пятиться в чащу, расплывался, делался дымом, от него остался лишь голос, обезьяной мечущийся в стволах. Скоро не стало и голоса.
„Самоедка", как перегруженная шаланда, медленно повернула в лес. Он был тих и огромен, больше тучи и выше неба. Ровными прореженными рядами здесь рос корабельный дуб. На многих деревьях лыко было содрано дочиста, и когда Зискинд бросил в одно такое спичечный коробок, могучий лесной басилевс ответил тонким сопрано, словно где-то глубоко в сердцевине под ребрами годичных кругов тосковало сердце дриады.
— Жданов! — закричал Пучков в рупор, который свернул из ладоней. Зискинд зашептал на него: „Да тише же". Он слушал дерево.
— Красиво,— сказала Анна Павловна. Зискинда обожгло. Он представил себя с Анной Павловной, как они сидят в Большом зале на Михайловской площади, четвертый ряд, правая сторона, места крайние от прохода, огни приглушены, публика полудышит, он держит ее руку в своей, чтобы она не взлетела на воздушном шарике Шумана, и буря от плещущих рук, которая вот-вот грянет, не унесла ее в заоблачье, далеко, где вороны похотливые рыщут, навроде безбилетного Жданова.