— Кто ты такая, что знаешь язык атлантов?
— Я Калиандра, дочь Софариса. Отец оставил Атлантиду и уехал в дикие места заниматься небесными науками.
— Ты полукровка, химера?
Он произнес это не оскорбительно, наоборот — удивленно, даже с уважением. Но как раз это и было обиднее всего.
— Да. Я полукровка.
— И ты пришла сюда со зверями, разбойниками?
— Минойцы искали того, кто знает язык. Только на триерах с данью я могла попасть в Атлантиду.
— Но ты знала, что они не везут руду, а задумали разбой?
Очень хотелось сказать нет, но Калиандра помнила, что атланты презирают ложь.
— Да, я знала. Мне было приказано сойти на берег первой — отвлечь внимание и разведать, где склады. Но они психанули раньше времени, и все пошло не по их плану, и не по моему. Я рассчитывала предупредить, и может, тогда мне позволят остаться…
— Атлантида не дает приют зверью! — донесся голос Тео. — Отец, выбрось эту грязь из нашего дома!
Бородатый муж задумался.
— Ты предала своих. И надеешься, что тебя примут чужие?
— Они не мои! Моя мать была финикийкой, меня растил отец!
Где-то во дворе послышался шум и звон бубенцов, бородач обернулся и ушел куда-то. Калиандра сделала еще одну попытку привстать на локте. Ногу снова пронзила боль. Но на этот раз она сжала зубы и терпела. И теперь смогла оглядеться. Она лежала у стены в дальнем углу роскошной богатой комнаты. Даже не комнаты — огромного зала, украшенного коврами и статуями. Во все стороны простирались анфилады и мраморные лестницы — видно, в этом доме было много этажей. Пахло здесь уютом и свежим морским ветром. Стены и потолок светились настоящим орихалком, а за тонкими занавесками скрывался гигантский балкон, и там сейчас что-то происходило. Посреди комнаты сидел Тео и нежно гладил мохнатый плащ, лежащий в луже крови и вздрагивающий. Только теперь Калиандра догадалась, что это живое существо.
Занавески раздвинулись, на миг стал виден балкон — на нем стоял конь с гигантскими крыльями, сложенными за спиной много раз, как у летучей мыши. В комнату вернулся хозяин, а с ним гость — статная немолодая женщина в платье невообразимой красоты и в головном уборе, украшенном перьями. В руке она держала инкрустированный сундучок. Калиандра помнила, что атланты живут до тысячи лет, интересно, сколько ей?
— Я услышала о нападении, Геогор, и сразу бросилась к вам! Говорят, кого-то ранили?
— Они ранили мой плащ! — закричал юноша. — Помоги ему, Зеномаха!
— Твой плащ уходит, я не стану тратить целебные снадобья, — ответила гостья, бегло глянув. — Он страдает, и я помогу ему. Просто заведи себе новый.
Она раскрыла сундучок, внутри блеснуло стекло и металл, и скоро плащ перестал скрестись по полу и затих.
— Но я хочу этот! Он самый любимый из всех моих плащей! — причитал Тео. — Он не должен был умирать! Она должна умереть! — Он указал на Калиандру.
Зеномаха обернулась, подошла к Калиандре и остановилась, разглядывая. Ее взгляд был жестким и резким, словно пронизывал насквозь. Калиандра попыталась посмотреть ей в глаза, но отвела взгляд.
— Это с триеры разбойников, — объяснил бородатый Геогор. — Она не позволила им убить моего сына. А потом убила кинжалом двух грифонов. Я отправлю ее утром с данниками обратно в дикий край.
— Ей не дожить до утра, у нее в теле ядовитые когти грифона, — покачала головой Зеномаха и присела, открывая свой сундучок. — Она страдает, я помогу ей.
— Да не прикасайся ты ко мне! — заорала Калиандра, отталкивая ее руку. — Верните мою серебряную шапку и проваливайте, безумцы!
Зеномаха не обращала на нее внимания.
— Выздоровление будет не быстрым, ей придется задержаться в твоем доме, Геогор, — предупредила она.
— Значит, на то воля богов, — вздохнул он. — Лучше б ты берегла свои снадобья для старика Архариса. Что ж, отнесу ее на конюшню к пегасам или на кухню к гориллам.
— До утра ее даже с пола поднимать нельзя.
Зеномаха опустилась перед ней на колени, в руке ее блеснули щипцы, и ногу пронзила боль, а затем снова и снова, а затем боль отступила — Калиандра не чувствовала ни ног, ни тела, и вскоре потеряла сознание.
Сквозь забытье она слышала, что в дом прибывали все новые гости, звенели кубки, играли флейты, а между ними сновали гориллы с золотыми подносами, полными фруктов — но может, это просто ей казалось — в самом деле, как она могла это видеть? Иногда ей удавалось разобрать обрывки бесед.
— Птицы! Говорящие птицы! — рассуждал дребезжащий старческий голос. — Вот что нужно миру! И, клянусь богами, я создам говорящую птицу!