Он взмахнул слабой рукой. Зеномаха увезла кресло-колесницу вглубь, а на помост из орихалка поднялась Калиандра.
— Это же химера! — заорал Глорифант. — Долой!
Но Калиандра не удостоила его взглядом и начала говорить. Она рассказала все, что говорила вчера Архарису, и даже больше. Она рассказала про эпидемии безумства в племенах диких земель, что начались год назад в южных широтах, про войны племен, кровавых каннибалов и спятивших проповедников. Она велела принести световое перо, о котором слышала от отца, и рисовала на потолке формулы небесной математики. Она рассказывала о том, как просто сделать серебряную шапку самому, и как надо их просто сделать много, много-много, на всех атлантов, на всех гиперборейцев, а если хватит сил, то и на всех несчастных людей, жителей диких земель, ибо слава и миссия атлантов быть примером и хозяином, и кто позаботится о людях и зверях, если не атланты? Она замолкла лишь когда поняла, что зал начал уставать.
И тут же на помост вылез Глорифант.
— Это химера! — повторил он, указывая пальцем.
— Я передаю слова моего отца.
— Да мне наплевать!
— Ты никогда не посмеешь плюнуть в лицо дочери Софариса! — ответила Калиандра и усмехнулась.
Глорифант захохотал и плюнул ей в лицо. Калиандра вытерла лицо белоснежным платком с синей вышивкой, аккуратно сложила его и спрятала за пазуху.
Тут же на сцену вылез Геогор и залепил Глорифанту пощечину:
— Как смеешь вести себя так на помосте совета!
Их разняли и увели со сцены. Тео встретил ее и обнял.
— Я говорил, что тебе не надо было идти!
— Я знаю, что делаю, — отмахнулась Калиандра.
Зеномаха снова выкатила кресло-колесницу с Архарисом. И сердце Калиандры забилось, когда она увидела на его голове серебряную шапку — не такую грубую, как у нее, более тонкую, изящную, царственную. Значит, Архарис поверил, успел распорядиться, и теперь все вслед за ним наденут серебро и войлок…
Но шапка была тяжела, и голова Архариса безвольно свешивалась к груди, будто он спал. Но как только кресло оказалось посреди сцены, он вскинул голову на подушку кресла и заговорил — тяжело дыша, с большими паузами. Голос его в наступившей тишине разносился эхом под сводами зала.
— Мы услышали то, что нам суждено услышать… И должны поступить так, как достойно поступать атлантам… Поэтому я созвал всех вас, детей богов… В славнейшую из обителей, утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению… И я обращаюсь к собравшимся… с такими словами…
Он в очередной раз умолк и молчал долго-долго. Так долго, что Зеномаха подошла, склонилась, взволнованно взяла его руку, а затем тихо-тихо произнесла, но услышали все:
— Мудрейший Архарис закончил свой путь.
Совет шумел — там составляли списки для голосований, кто может стать главой совета, кто хочет, и кого предлагают. И сразу шли голосования — атланты поднимали руки, а писари заполняли свитки. Все были оживлены, все шумели и спорили до хрипоты, а на помосте все так же стояло кресло-колесница с Архарисом, чью голову накрыли тканью прямо поверх серебряной шапки. Казалось, он до сих пор смотрит из-за ткани в зал с горечью и осуждением. Про Калиандру и ее речь все забыли абсолютно, будто она не говорила ничего.
Калиандра стояла, закрыв лицо руками.
— Почему ты на меня не обращаешь внимания? — допытывался Тео, пытаясь ее обнять. — Это делает меня печальным!
— Тео, милый, я не смогла ничего, отец был прав, — всхлипнула Калиандра. — Он говорил, что уже поздно, Атлантиду не спасти, и никто уже ничего не услышит. Все было зря, Тео, я зря здесь…
— Подожди, а как же я?
— Ты тоже сделал, что мог, Тео. Я же всю голову сломала, как так подстроить, как так придумать, как схитрить, чтобы попасть к Архарису и заговорить с ним! А ты меня отвез к нему почти без моих подсказок!
Тео резко отстранился.
— Вот оно что! — закричал он. — Я понял! Понял, от чего у меня такая тяжесть на сердце! Ты просто использовала меня! Тебе нужен был Архарис! Я для тебя никто, возничий, пегас!
— Тео, опомнись! — закричала Калиандра. — Я же люблю тебя! Я полюбила тебя с той минуты, как впервые увидела! Я же с тобой и только с тобой!
— Не подходи ко мне! — заорал Тео, оттолкнул ее и бросился прочь из храма.
Калиандра кинулась за ним.
Она догнала его и говорила с ним, и обнимала, они ходили по набережным, но Тео оставался безутешен. Он то сжимал зубы и бледнел, то начинал ругаться, то плакал. А в какой-то момент сорвал с себя плащ и бросил в море с парапета — белая плоская шкура неловко шевелила в воздухе изящными когтистыми лапками, мелькнули напоследок недоуменные черные глазки на мордочке, и море поглотило его целиком, даже пузырей не всплыло.