Калиандра довела Тео до дома, уложила в постель и приготовила горячей фруктовой воды. Но Тео отвернулся от нее, закрылся с головой шелковой тканью и ничего не отвечал.
Тогда Калиандра бросилась в храм Посейдона. Здесь было не пробиться — собрались почти все жители Атлантиды, все галдели и ссорились. Калиандра протиснулась внутрь, увидела Ильмара с Геогором и встала рядом с ними.
— Анатем не выходит, — торжественно объявлял писарь с помоста, зачитывая список. — Месарис не выходит. — Семиген не выходит. Остаются двое: Зеномаха и Глорифант.
— Ну и за кого теперь? — растерянно сказал Геогор. — Зеномаха же врач. Если она станет целые дни заниматься Советом, кто будет нас врачевать?
— Да какая она врач, — отмахнулся Ильмар. — Она даже про лечение песком не слышала. Она женщина — вот в чем дело. Что станет с Атлантидой, если у нее случится женская истерика? Если б я имел право голоса в Атлантиде, я…
— Глорифант сказал, — доверительно обернулся к ним бородатый детина, — что она и отравила Архариса!
— Последнее голосование! — объявил писарь. — Кто за Зеномаху?
Калиандра видела, как поднимаются над толпой руки — много, достаточно много, то тут, то там, везде, больше половины зала.
— Кто за Глорифанта?
Взметнулся целый лес рук — Калиандре показалось, что на этот раз руки поднял весь зал. А следом послышался торжествующий крик:
— Яяя!!! Я Премьер Космоса! Теперь я сделаю всё, как надо! Мы украсим золотом все дома Атлантиды! Мы уничтожим всех китов! Мы найдем и бросим в темницы всех пекарей, которые жалеют муку для хлебов, у нас снова будет вкусный хлеб! Мы заставим жадных гиперборейцев вернуться к нам в Атлантиду или пусть сдохнут!
В зале царило ликование, все прыгали, махали руками, с Калиандры чуть не сбили шапку.
— Но как?! — недоумевала она. — Но почему?
Она встретилась глазами с Геогором.
— Пекари обнаглели, — подтвердил тот.
ГЛАВА 5
Калиандра осталась жить в доме Геогора, но на нее никто больше не обращал внимания, кроме Тео. Он то требовал внимания, то лежал лицом к стене, то переставал с ней разговаривать, то рыдал и обвинял.
Небесные сияния теперь были в небе каждый вечер, все чаще вспыхивали разряды молний без гроз, и в воздухе плыл тонкий запах электричества, знакомый Калиандре по лаборатории отца.
Калиандра нашла в подвале дома старую серебряную утварь и хотела смастерить несколько шапок, но быстро поняла, что она никого не сможет уговорить их надеть.
Поэтому она просто ходила по улицам Атлантиды, куда мечтала попасть с детства, и пыталась вдохнуть полной грудью все то, что веками было родиной отца и очагом цивилизации, и что сейчас рушилось на ее глазах. И страшнее всего была та скорость, с которой все рушилось. Там, где еще вчера журчали фонтаны и простирались мраморные набережные, теперь валялся мусор и нечистоты — гориллы-уборщики забыли про свои обязанности. На башнях протяжно выли грифоны, устраивая воздушные драки. В городе начались поджоги — жгли дома пекарей и гиперборейцев. Шапка почему-то не привлекала к ней внимания, а словно даже отвлекала — теперь по улицам ходили в самых странных нарядах, многие бегали голыми. Особенно ее поразил голый старик с безумными глазами и длинной шеей, в котором она с трудом узнала Мнемархона — он бегал меж оливковых деревьев, звонко бил себя по бокам ладонями и протяжно кукарекал, поднимая ввысь голову и обнажая острый кадык.
Глорифант издавал один указ за другим, и его зачитывали глашатаи на улицах. Иногда казалось, что это злой бог, который пришел уничтожить мир, иногда — что это наивный ребенок, который запутался и не понимает, что творит. Одним указом Глорифант запретил все механические машины гиперборейцев, какие есть в городе — по его указу их должны быть растоптать слоны. Но слоны не справились, и машины просто кидали в море. Другим указом, но далеко не первым, закрыл Совет и назначил себя единственным судьей и законодателем. Еще одним указом запретил диким племенам отныне привозить в Атлантиду положенную ежегодную дань меди, серебра и железных руд. Это было сделано словно им в наказание, но понятно, что цари людских племен лишь вздохнут с облегчением, раз дань больше не требуется. Но когда Калиандра сказала об этом в разговоре, на нее заорали и велели заткнуться. На внутреннем кольце у рыночной площади поставили виселицы и повесили двух атлантов — старика и молодого. Они висели там несколько дней, окруженные мухами и зловонием, и снимать их указ запрещал. Калиандра даже не стала выяснять, кем они были и чем прогневали Глорифанта. Но больше всего Глорифанта возмущали гиперборейцы — им посвящалась большая часть указов. Иногда указ ничего не указывал, а просто сыпал проклятиями в их адрес. Это казалось бессмысленным, но возымело действие: уже к ближайшим календам атланты наперебой принялись ругать Гиперборею. О гиперборейцах говорили на улицах и на рынке, о них спорили, ссорились и дрались. Говорили, что Глорифант отправил в Гиперборею тайный ультиматум, но ответа не получил, и терпение его на исходе.