«Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь…
Женщины наскоро, без всякой примерки, хватали туфли. Одна, как буря, ворвалась за занавеску, сбросила там свой костюм и овладела первым, что подвернулось, — шелковым, в громадных букетах, халатом и, кроме того, успела подцепить два футляра духов».
Публика требует просвещения и разоблачения мага.
«Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш…
В Варьете после всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского… слышались адские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из оркестра.
И видно было, что сцена внезапно опустела и что надувало Фагот, равно как и наглый котяра Бегемот, растаяли в воздухе, исчезли, как раньше исчез маг в кресле с полинявшей обивкой» 97.
Булгаков вполне мог предположить, что его читатели знакомы с духами «Chanel № 5». Он описывает мир французского бутика, где духи играют большую роль. Зрители Варьете приходят в экстаз, флакон воспринимается как символ волшебных чар, целый зал впадает в транс.
Вся обстановка аукциона, поведение публики и, прежде всего, выкликаемые марки духов намекают на двадцатые годы, на рыночный капитализм НЭПа. Но самое существенное в этой главе — аллегория, намек на всеобщий когнитивный диссонанс тридцатых годов, эту смесь безумия, отчаяния и жажды избавления, на состояние социального транса в атмосфере партийных чисток, когда уже невозможно различить ложь и истину, реальность и фикцию 98.
Неосуществленный проект Огюста Мишеля — духи «Дворец Советов»
С мая по ноябрь 1937 года в Париже снова проходила Всемирная выставка, которую посетили миллионы людей. Самое большое впечатление производили павильоны Германского рейха и Советского Союза. Возведенные на Марсовом поле, перед силуэтом Эйфелевой башни, они символизировали столкновение двух миров, двух систем. Советский павильон — его проектировал Борис Иофан — демонстративно бросал вызов немецкому павильону, спроектированному Шпеером, любимым архитектором Гитлера.
Советский павильон венчает мощная, устремленная вперед и ввысь скульптурная пара Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Перед входом в немецкий павильон торчит статичный монумент «Дружба» работы Арно Брекера — две обнаженные мужские фигуры. Две архитектуры, две системы, два мировоззрения 99. Боевой смотр сил, которым в ближайшие годы суждено определить судьбу Европы.
Послевоенный порядок разрушался. Одна за другой обнажались приметы предвоенного времени: война Муссолини в Абиссинии в 1935 году; захват рейнских областей и ремилитаризация Германии в 1936-м; нацистская показательная олимпиада в Берлине и аншлюс Австрии в 1938-м; «хрустальная ночь» еврейских погромов в рейхе; Мюнхенское соглашение с аннексией Судет и разгромом Чехословакии.
Тысяча девятьсот тридцать седьмой год поверг мир в смятение. В Советском Союзе сказывались последствия насильственной коллективизации сельского хозяйства с ее миллионами репрессированных, форсированная индустриализация, хаос чисток с сотнями тысяч жертв, окончательное установление сталинской диктатуры. Испания стала ареной гражданской войны и надвигающихся конфликтов. Даже Франция ощутила последствия кризиса и американской Великой депрессии, и после нескольких лет массовых забастовок и протестных маршей к власти пришел Народный фронт.
Вероятно, в связи с выступлением СССР на Всемирной выставке журнал «Наши достижения», основанный Максимом Горьким, опубликовал в 1937 году интервью писателя Михаила Лоскутова с Огюстом Мишелем. Беседа с одиноким французом о духах и чувствах состоялась в Москве во времена Большого террора, то есть показательных процессов, арестов и ликвидации руководящих партработников и военных, в атмосфере слухов, подозрений, историй о заговорах, шпионах, диверсантах и пятых колоннах. Мишель (теперь его называют по имени-отчеству, Август Ипполитович), долгое время проработавший на руководящей должности в качестве буржуазного «спеца» и потому идеально подходящий для мясорубки сталинских репрессий, подробно рассказывает о своей жизни в Советском Союзе и ситуации в советской парфюмерной промышленности 100.