Кампания против сионизма и космополитизма в конце 1940-х годов вполне объяснима в контексте начинавшейся холодной войны и борьбы за должность тогдашнего министра иностранных дел Молотова. Налаженные контакты с американским послом и его женой, в том числе личные, еще недавно служившие государству, теперь стали поводом для обвинений в заговоре и шпионаже. То, что еще недавно говорило в пользу Полины — ее положение второй первой леди, теперь обернулось против нее. Стареющий и мучимый манией преследования Сталин хотел держать второго человека в государстве в постоянном страхе за жизнь любимой женщины. Арест и процесс Полины Жемчужиной были средством давления на одного из возможных преемников Сталина 140.
Но Сталин имел дело с личностью, которая фанатично верила в него и даже под страхом смерти не отреклась от своей веры. На допросах, под угрозой показательного процесса, она ни в чем не признала себя виновной. Это удалось лишь немногим из тех, кого обвинили в космополитизме и сионизме. До конца сопротивлялась, например, биолог Лина Штерн, академик и член Еврейского антифашистского комитета, — редкое исключение среди тех, кого пытали профессионалы тайной полиции 141. Полину Жемчужину спасла только смерть Сталина. Другого примера столь преданной сталинистки не найти даже в учебниках.
Ее необычайная карьера слишком связана со сменой эпох, чтобы приписать ее случайному везению. Полина родилась в убогом еврейском местечке, откуда, как и многие ее ровесники, стремилась вырваться в большую жизнь. Она прошла через подполье и вступила в партию до захвата большевиками власти. Она реализовала свои способности не благодаря связи с Молотовым, а потому, что шла своим путем: в подпольной борьбе, на работе с женщинами, на рабфаке, потом в партячейке парфюмерной фабрики, директором которой вскоре стала, чтобы подняться до поста наркома. Она знала все, что происходило вокруг нее во время чисток, и разделяла убеждения своего мужа, а тот, даже спустя пятьдесят лет, в беседе с Феликсом Чуевым одобрял Сталина, своевременно уничтожившего пятую колонну и таким образом обеспечившего победу в войне с немцами.
Ее репутация и, конечно, ее популярность как «комиссара по духам» имеют два объяснения: твердость и неукротимость, с которой она пробивала себе путь наверх, и ее организаторский талант. Как руководитель косметического треста она сумела после хаоса и разрухи дать людям то, что символизировало лучшую, более красивую жизнь, какой-то кусочек роскоши в сером быту. Она обеспечила страну собственными, советскими косметическими средствами. Пусть они не могли конкурировать с «Soir de Paris» и «Chanel № 5» — роскошью для немногих, но они скрашивали жизнь очень многим женщинам в СССР.
Полина Жемчужина знала, что такое запах тюрьмы. Она вдыхала его на Лубянке и в ссылке. Когда ее привезли в степной поселок Кустанай за Уралом, где начиналась железнодорожная ветка к недавно построенному Магнитогорскому металлургическому комбинату, она первым делом потребовала, чтобы ей дали мыло, лук и бумагу. Такие три вещи могла потребовать только уверенная в себе, стойкая женщина, которую не сломило даже заключение, даже падение с высот власти, даже изгнание в зауральскую степь, на край света. Мыло означало чистоту, выдержку и дисциплину в борьбе за выживание в лагере. Лук — это решимость сохранить здоровье, избежать физической деградации. И наконец, бумага. Она была нужна, чтобы включить в работу мозг, поддержать умственную активность, пусть только для того, чтобы читать и конспектировать классиков марксизма. Эта женщина, которая всегда строго и элегантно одевалась и еще недавно находилась у вершин власти, народный комиссар парфюмерной индустрии, оказалась в ситуации, невыносимой для очень многих людей ее круга. Но она, прошедшая в юности школу подполья, на практике научилась выживать в самых тяжелых условиях.
Нельзя представить себе более враждебных, асимметричных обонятельных миров, чем те, где сложились судьбы легендарной Коко Шанель и почти никому не известной Полины Жемчужиной-Молотовой. Каждая считала другую лишенной вкуса и живущей совсем в другом измерении. Для Полины Коко была представительницей буржуазного декаданса. А Коко видела в Полине чиновницу презираемого, даже ненавистного режима. И все же, если судить в ретроспективе столетия, их связывает многое — на каком-то скрытом, подсознательном уровне.