Как пахнет единый мир
Для многих распад Советского Союза был не самой большой катастрофой XX века, как полагал президент Путин, а серией бедствий, включая разрушение таких отраслей экономики, как косметическая и парфюмерная промышленность. Центры парфюмерного производства — «Дзинтарс» в Риге, «Алые паруса» в Киеве, «Иверия» в Тбилиси и другие — неожиданно оказались за границей, в суверенных республиках. Прекратились поставки эфирных масел из садов Крыма и Средней Азии, была закрыта сеть сбыта. Но хуже всего было то, что престиж отечественных марок, отлично зарекомендовавших себя в течение нескольких поколений, не выдержал напора иностранных брендов, хлынувших на российский рынок 164. В центрах крупных российских городов появились логотипы мировых фирм. Теперь Герлэн, Роша, Диор, Картье, Гуччи и прочие открывали свои флагманские магазины не только в Нью-Йорке, Токио, Гонконге или Шанхае, но и на Тверской, и в гостинице «Москва». Крупные отечественные комбинаты, такие как «Новая заря» или «Северное сияние», работали под иностранным руководством или были закрыты, временно или навсегда. Узкоспециализированные носы учуяли еще больше: исчезли не только названия, но и специфический запах советских духов. Были созданы другие композиции — с новыми эссенциями из разных частей света. Но знатоки советской и российской парфюмерий приходили в отчаяние: этим новым ароматам с другими названиями было далеко до отечественных. Эксперты оплакивали падение качества, которое прежде определялось строгим контролем и международными стандартами, и жаловались на наводнившие страну массовые подделки. После краха социалистической системы распределения сотни тысяч так называемых шопинг-туристов отправились за рубеж, чтобы снабдить страну самым необходимым, получить прибавочную стоимость и удержать на плаву свои семьи. Сотни тысяч этих «челноков» неделя за неделей, месяц за месяцем курсировали между Москвой и Дубаем, Одессой и Стамбулом, Санкт-Петербургом и Хельсинки, Свердловском и Тяньцзинем, поддерживая торговые связи внутри страны и с внешним миром. Не будь этого товарооборота, снабжение страны, наверное, просто рухнуло бы. Речь шла о продуктах питания и самых разных товарах широкого потребления.
В 1990-е годы в стране откуда ни возьмись снова появились барахолки. Самые большие базары возникли на Московском олимпийском стадионе, на конечных остановках метро в Ленинграде или на Седьмом километре под Одессой. Это были огромные перевалочные базы, настоящие караван-сараи. Чего там только не было! Междугородние автобусные станции, полицейские участки, забегаловки, ночлежки, целые города из палаток и контейнеров, нагроможденных друг на друга в несколько этажей. Все это напоминало древние торжища, восточные базары, средневековые гостиные дворы, суету ярмарочных площадей и рыночных рядов. Назвать этот феномен черным рынком было бы неверно, потому что все происходило публично, на квадратных километрах городских окраин. Долгое время неформальная, но реальная экономика обгоняла экономику формальную, статистически зафиксированную, но фиктивную. На барахолках продавалось все: «рибоки» и «адидасы», турецкая кожгалантерея, итальянские модные лейблы, корейская развлекательная электроника, яблочные соки из Германии, кондомы, свадебные платья, аксессуары для ванных комнат. Бесконечно длинный перечень точно отражал структуру потребностей выбитого из колеи общества. И в этом перечне непременно значилась парфюмерия, все бренды мира во всех ценовых диапазонах. Челноки покупали их в Стамбуле, Неаполе, Александрии, Урумчи и перепродавали в самых захолустных уголках российской провинций. Спросом пользовались все марки от Армани, Картье, Шанель, Элизабет Арден и до Эрменгильдо Зегна — конечно, сплошь подделки. В те времена важна была не подлинность изделия, а имя, ярлык, ведь он придавал владельцу статус успешного бизнесмена. Новые рынки Восточного блока в действительности представляли собой параллельные зоны потребления: с одной стороны, флагманские магазины и бутики с предметами роскоши, а с другой — базары с фальшивыми марками, доступными даже обычным людям 165.