Первым делом Лев Борисович проверил верхний этаж своего акционерного здания — банк, адвокатскую контору, сеть магазинов. И сразу же нарвался на неприятность. Генеральный директор банка Георгий Степанович Гаврилов, который достался ему в наследство от безвременно погибшего друга Жени Крайникова, крупного предпринимателя и финансиста, сообщил, что его американские партнеры, Воловик и Макашевич, исчезли с горизонта вместе с предоставленным кредитом.
— Ты звонил им? — спросил Лев Борисович.
— В контору. Секретарша ответила, что вернувшись из отпуска, они в тот же день отбыли по делам в Париж. Я в это не верю.
— Почему?
— Лев Борисович, я предупреждал вас: большие деньги через вторые руки крутить опасно.
— Советчиков у меня много…
— Я — генеральный директор! — взорвался Гаврилов. — И мне отвечать, если…
— Успокойся, — резко прервал его Лев Борисович. — Это дело я возьму на личный контроль.
«Пришла беда — отворяй ворота». Лев Борисович набрал номер адвокатской конторы. Спицын, узнав его голос, многозначительно кашлянул и сообщил, что все идет по заранее разработанному плану: очередная партия товара из Парижа благополучно миновала таможню и поступила в магазины.
— Так что, любимый город может спать спокойно, — бодрым голосом закончил он свой доклад, пожелал хозяину спокойной ночи, но трубку не положил — ждал, по-видимому, вопроса и недоумевал, почему этот вопрос ему не задают.
— Ну что у тебя еще? — не выдержал Лев Борисович. — Мерзость какую-нибудь приготовил?
— В квартире Маши Ракитиной произошло убийство.
Наступила пауза. Спицын ждал реакции хозяина: взорвется — стрела попала в цель, нет — ушла в молоко.
— Стас, — помолчав, сказал Лев Борисович, — стрелок из тебя, как из меня балерина, — хреновый? Я к этому делу отношения не имею. Кого шлепнули?
— Володю Слепнева.
— Что за личность?
— Предположительно — карточный игрок.
— Когда это случилось?
— Девятого. Около шести часов вечера.
— Девятого вечером у меня был концерт…
— Я знаю.
— Тогда какого черта ты мне мозги пудришь?
— Лева, ментов интересует не исполнитель — заказчик…
И только тут до Льва Борисовича дошло, что вся эта история — чемодан с двойным дном: кто-то очень умный, узнав о его ссоре с Ракитиной, решил проявить благородство и отомстить за него — знай, мол, сука, свое место!
— Ты думаешь, меня подставили?
— И очень грамотно.
— А сперва, значит, подумал, что это дельце я провернул, так?
Спицын предпочел не отвечать — умел сукин сын держать паузу. Но и Лев Борисович был не лыком шит — умел молчать, думать… вспоминать, пока другие думают…
Они познакомились лет пятнадцать назад, когда Скалон влип с левыми концертами. Порекомендовал Спицына кто-то из знакомых, сказал: «Лева, позвони вечерком этому парню, пригласи в Дом композиторов и… ты забудешь о своих проблемах». Лев Борисович так и сделал, но когда они встретились и он увидел перед собой средних лет мужчину с простецким лицом и бравыми — а-ля Чапаев — усами, то искренне пожалел о содеянном, подумал: «С таким дураком быстрее сядешь, чем выйдешь». Незнакомец, словно угадав его мысли, безмятежно улыбнулся.
— Не волнуйтесь, мил-человек, адвокат — это актер, но работает он не на публику, а на власть. Вы меня поняли?
— Понял, — озадачился Лев Борисович.
— Прекрасно. А теперь поведайте мне, каким образом вы зарабатываете деньги. Только искренне, ничего не утаивая. Таким образом мне будет легче посадить в калошу тех, кто желает посадить вас. — И рассмеялся: ему, видно, понравился собственный каламбур.
Через два дня Льва Борисовича вызвали на Петровку, и он, сработав под Иванушку-дурачка, поведал следователю о своих злоключениях: «Да, выступал, ибо без общения с людьми, без песен жить не могу. Деньги? Иногда платили, но чаще всего пел за «спасибо». Вот вчера, например, был День учителя, я выступал в родной школе… вечер кончился застольной песней — «Подмосковные вечера»… Нет, петь для народа и от имени народа — это большое счастье!»