Блонский: Верно! Ты способна во время полового акта влюбиться. Я — никогда! Для меня это — секс. И все!
Ракитина. Дурак! Я тебя до сих пор люблю. Любила, люблю и буду любить!
Блонский: Ладно, успокойся. Мы оба в говне, пора выбираться.
Ракитина. Как, Гришенька?
Блонский: Я рассказал Скокову, что ты — дойная корова…
Ракитина: И кто доит сообщил?
Блонский: Да.
Ракитина: Ты плохо подумал, Гриша…
Блонский: Я хорошо подумал. Возьми себя в руки! У тебя дед с винтовкой на танк ходил, а ты… Размазня сибирская!
Ракитина: Не ори. Что я должна делать?
Блонский: Позвонить Скокову, встретиться и сказать, что ты согласна на операцию.
Ракитина: А во сколько мне эта операция обойдется?
Блонский: Неважно. Я тебе помогу.
Ракитина: Хорошо. Когда ты появишься?
Блонский: Сегодня не могу — двенадцатичасовым поездом уезжаю в Питер. Вернусь завтра.
Блонский: Как только вернешься, позвони.
Блонский: У тебя какие-нибудь проблемы?
Ракитина: Скалон организовал мне два концерта…
Блонский: Скажи ему, что у тебя подписка о невыезде.
Ракитина: Концерты в Москве. Один в Доме железнодорожников, а второй… Забыла. В общем, это один из кандидатов в Президенты… Он день рождения своей жены отмечает. Ты не против?
Блонский: Сходи, может, он на радостях подбросит ту сумму, которая потребуется на операцию. Только не пей.
Ракитина: Почему?
Блонский: После шампанского ты можешь опять политику с блядством перепутать.
Ракитина: Гриша!..
Блонский: Целую?
ГЛАВА IV
Свою роль — разочарованного в жизни мента — Климов играл с блеском. Он преобразился до неузнаваемости. Как внешне — костюм-тройку сменил на видавшую виды замшевую куртку и джинсы, — так и внутренне — пригас и потускнел взгляд, лицо приобрело выражение глубокой задумчивости, исчезла порывистость и резкость в движениях, стал до безобразия рассеян — не замечал и забывал здороваться даже с начальством, встречаясь с ним в коридорах. Да и спиртным от него постоянно пахло…
Смородкин, приняв игру Климова за чистую монету, пришел в ярость: дел по горло, а этот сукин сын, понимаешь ли, занимается фрустрацией. И он решил поговорить с Климовым. Серьезно поговорить. Как мужчина с мужчиной.
— Костя, ты скоро прекратишь обмывать свои полковничьи погоны?
— Завтра, — решил отшутиться Климов.
— Я серьезно.
— А если серьезно, то… Витя, они мне их нацепили, чтобы я заткнулся, чтобы не болтал лишнего, чтобы не высовывался! Вот я и не высовываюсь.
— Дурак ты, Костя! — выругался Смородкин. — Ты знаешь как меня за глаза в конторе зовут?
— Вечный зам.
— А почему? Потому что еще пятнадцать лет назад мне предложили вступить в партию и занять кресло, р котором ты сейчас сидишь. Но я отказался: знал, что актер из меня никудышный, что роль великого немого я не потяну!
Климов медленно поднялся — разговор происходил у него в кабинете, — побледневшее, сразу ожесточившееся лицо было холодно и непроницаемо, еле сдерживая себя, старательно, как все подвыпившие люди, выговаривая слова, произнес:
— А я, значит, потяну. Ты это хотел сказать?
Смородкин удивленно заморгал и попятился: перед ним стоял прежний Климов — яростный и безудержный в гневе мужик, готовый влепить затрещину любому, кто встанет у него на пути.
— Тебя проверяют, Костя.
— А я иду им навстречу.
— И что из этого получится?
— Увидишь. — Климов сел, потер двумя пальцами переносицу и подумал, что перед Смородкиным ему темнить все-таки не стоит — свой мужик. — Мне кто звонил?
— Полковник Денисов.
Климов и Денисов недолюбливали друг друга. Виноват в этом был бывший заместитель министра внутренних дел Редькин, который несколько лет назад на одном из совещаний уверенно, как будто речь шла о сексе, заявил: «В России шулеров нет! Спросите: почему? Отвечу: статья 147 уже лет десять как фикция! Нет ни одного уголовного дела. А раз нет дела — нет и шулеров!»
Такая постановка вопроса очень устроила подполковника Денисова, который, занимаясь карточными шулерами, наперсточниками и прочими дельцами игорного бизнеса, получал две зарплаты: одну — в МУРе, вторую — из общака катал, и совершенно не устроила Климова, который получал деньги только в МУРе, ибо киллеры почему-то не желали делиться с ним своими гонорарами. Вслух он, конечно, эту мысль не высказал, но взгляд его был красноречивее всяких слов. Поэтому Денисов, которому этот взгляд предназначался, не выдержал и сказал: