Марина: Славочка, я боюсь даже сказать…
Сидоров: Если не скажешь, я не смогу помочь.
Марина: На сорок миллионов.
Сидоров: Зелеными?
Марина: Да.
Сидоров: Как же он так лопухнулся?
Марина: Славочка, они вместе в школе учились.
Сидоров: Ну и что?
Марина: Славочка, они — евреи! А где это видано, чтоб еврей на еврея наехал?
Сидоров: А почему мне об этом Лева не сказал?
Марина: Ему стыдно. Славочка, помоги ему, я его люблю так же, как и тебя. Я за вас на плаху пойду!
Сидоров: На плаху успеешь, а сейчас вспомни адреса этих ребят.
Марина: Здесь или в Америке?
Сидоров: А где они сейчас?
Марина: В Америке.
Сидоров: Значит, в Америке.
Марина: Уол-стрит, дом номер один. Это их офис.
Сидоров: А здесь?
Марина: Воловик в Малаховке жил… Улица Зеленая, дом пять. Макашевич — в Москве, Гагарина, восемь, квартира двадцать один. Славочка, поможешь?
Сидоров: Помогу. Но было бы лучше, если бы Лева забыл про стыд и обратился ко мне за помощью лично.
Марина: Я его уговорю.
Сидоров: Уговори. Хочешь еще коньяку?
Марина: Налей. А то я уже остыла.
Сидоров: Слава Богу, что не растаяла.
— Очень милый разговорчик, — сказал Климов, дослушав новый виток порнографии. — Переписать дашь?
— Я тебе оригинал подарю. — Ягунин перемотал кассету, спрятал в карман, сказал с улыбкой: — Держать такой документ в номере опасно. На аэродроме отдам, перед твоим вылетом в Москву. Хоп?
— Хоп! — Климов покинул машину и подумал, что Денисов и Ягунин вполне оправдывают свою вторую зарплату.
Тойота сдержал слово: все было, как на Канарах — тихий, уединенный уголок, водные лыжи, подводная охота, шашлык, жареная кефаль, сухое вино, холодное пиво, веселые гости, красивые девушки, которые купались и загорали без лифчиков, демонстрируя мужчинам свои изумительные груди и одновременно доказывая старую, как мир, истину: ничего прекраснее, чем человеческое тело, Бог еще не создал.
Марина и Таня моментально последовали их примеру, и Климов, как ни странно, воспринял это совершенно спокойно, не испытывая никаких сексуальных влечений, более того, ему даже было приятно, что женщины доверяют ему и надеются на его защиту, в общем, он чувствовал себя морским львом, охраняющим свое стадо.
Вдоволь наплававшись, подстрелив с десяток кефалий, Климов вышел на берег, стянул ласты и со стоном блаженства рухнул на горячую от полуденного солнца гальку.
— Хорошо? — спросил Тойота. Он сидел в шезлонге под тентом и пил пиво.
— Не то слово, Вячеслав Иванович, — рай! А мы… — Климов сплюнул, повернулся на бок и посмотрел на море, туда, где в бело-голубом мареве мчалась вслед за катером на водных лыжах Татьяна.
— А мы охотимся друг на друга, как в первобытные времена, воюем, убиваем, сажаем в тюрьмы… Ты это хотел сказать? — Двадцать минут назад Тойота предложил Климову перейти на «ты», и они выпили по этому поводу по стакану «Киндзмараулли».
Слова Тойоты мгновенно вырвали Климова из подводного, изумрудно-кораллового, с желтыми цветами и серебристыми рыбами мира, в котором он еще пребывал, и вернули к пакостной действительности. Он вторично сплюнул и закурил.
— Вредный ты мужик, Вячеслав Иванович, в момент можешь настроение испортить.
— Я не вредный — простой.
— Ну да, как сибирский валенок с программным управлением и вертикальным взлетом. И откуда ты только такой взялся? Может, тебя мама в Америке родила?
— Если б я родился в Америке, то, уверяю тебя, вырос бы нормальным человеком — окончил бы школу, университет, работал бы в каком-нибудь археологическом центре и разъезжал бы по белу свету в поисках… ну, допустим, золота Шлимана. — Тойота хлебнул из бутылки пива. — Но я родился здесь, в поселке Дагомыс, бегал в рваных штанишках, ловил рыбу, гонял на пляже мяч… Это и определило мое будущее.
— Бытие определяет сознание?
— Да, сознание мое сформировалось здесь, на пляже. На пляже летом многое можно увидеть: дорогих девочек, с которыми обращаются, как с куклами, крутых мужиков, играющих по-крупному в картишки…
— И ты решил на них походить? — с издевкой спросил Климов. — Не поверю. Ты, Вячеслав Иванович, мужик умный и умеешь смотреть за горизонт.
— Умею, — согласился Тойота. — Но что за горизонтом, увидеть нельзя, можно только понять.