— Клыков, Клыков… Фамилия знакомая, на слуху, как говорится, а вспомнить не могу, — сказал Климов, выслушав исповедь Тойоты.
— Депутат Госдумы, работает в комиссии по правам человека.
«Ну и дела! Мы в МУРе, можно сказать, мозги свихнули, гадая, каким образом наш друг Тойота на свободу раньше срока вылетел, а ларчик… Действительно, не имей сто рублей, а имей сто друзей…»
— Вы с ним до сих пор дружите?
— Переписываемся.
— И все?!
— А разве этого мало? — усмехнулся Тойота. — В письмах человек, как на ладони: признается в любви, проклинает, объясняет свои поступки… Ты когда последний раз писал? И кому?
— Начальству! Объяснительные записки! — чертыхнулся Климов. — На письма времени нет.
— А у меня его было предостаточно…
— В этом и беда. Тебе в первый раз сколько влупили?
— Дело не в том, сколько мне влупили, — отмахнулся Тойота. — Дело в том, что я преступил грань дозволенного, а однажды преступивший уже не вернется в лоно Богово — запретный плод сладок.
— И ты решил этот плод сорвать?
— Хороший ты мужик, Константин Иванович, но мыслишь, извини меня, как совдеповский чиновник — ты решил, ты выбрал, ты не понял… Все я понял! А решать… На зоне не вы решаете, как человеку дальше жить, а воры. Шестерить я по своей натуре не мог, поэтому из мужиков стал выбиваться в люди. И выбился. Теперь я командую!
— Тщеславен ты, однако.
— Тщеславен ваш Президент, — зло проговорил Тойота. — Уцепился за власть, как мартышка за банан… Знаешь, как их ловят?
— Кого?
— Обезьян.
Климов развел руками.
— Обезьян мне ловить еще не приходилось.
— Придется, когда из МУРа выгонят, так что слушай, наматывай на ус… В землю вбивают бамбуковые палки, расстояние между ними — два пальца, ладонь проходит свободно, кулак — увы, а в пространство, которое окольцовывают палки, закидывают бананы. Мартышка тут как тут, хвать банан и… попалась. Верещит, как подстреленный заяц — кулак не вытащит, а пальцы разжать не догадается. Так и ваш Президент… Как ты думаешь, он честный человек?
— В каком смысле?
— Ну, ты — честный мент. А он?
— Он — политик.
— Так отвечают, когда не знают, что сказать, — вздохнул Тойота. — Пропадешь ты, Константин Иванович.
— Разговор у нас с тобой получился хороший, а вывод ты сделал более чем странный.
— Понимаешь, есть каторжный труд, а есть бессмысленный, так вот, бессмысленный во сто крат страшнее каторжного, — проговорил Тойота после длительного молчания. — Мой дядя, брат отца, во время войны был в гетто. Так он рассказывал, что когда немцам требовалось кого-то убрать, то они этого кого-то посылали на спецработы. А спецработы заключались в следующем: подыми вдвоем бревно… — Он показал руками какой толщины, — и оттащи его на станцию, метров за пятьсот, а потом обратно. И так — целый день… Больше трех дней никто не выдерживал — вешались. Вешались не потому, что тяжело, а потому, что бессмысленно. Примерно, такую же работу делаете и вы, муровцы.
— Мы честно делаем свою работу, — сжал зубы Климов.
— Ты — да, согласен. И что ты за это имеешь? Кукиш с постным маслом! За чей счет ты сюда прилетел? Уверен, что за свой. Разве это не издевательство со стороны твоего начальства?
— Прекрати, Вячеслав Иванович, не то я утоплюсь! — Климов натянул рубашку и, заметив приближающийся катер, помахал Тане рукой. Катер сбавил ход, Таня отпустила ручку соединительного троса и в двух метрах от берега «затонула».
— Помогите, — сказала она, пряча в уголках рта счастливую улыбку. — Меня ноги уже не держат — устала.
— Одну секундочку! — Тойота остановил проходившего мимо фотографа. — Дорогой, зафиксируй наше счастье.
— С удовольствием. С кого начнем?
— С русалки. — Тойота указал на Таню. — А затем… — Он обнял Климова за плечи, подмигнул. — Улыбнись, ты же не виноват, что тебя используют, как презерватив.
Когда фотограф отщелкался, Климов взял одну из фотографий, перевернул и попросил Тойоту расписаться.
— Начальству покажу, может, и впрямь командировку оплатят.
— Я твой должник, — сказал Тойота, поставил число и с хрустом расписался.
Вечером следующего дня Ягунин подъехал к отелю, загнал машину на стоянку и по сотовому телефону позвонил Климову в номер.
— Я на месте, — сказал он коротко, отключил связь и, закурив, принялся наблюдать за фланирующими перед входом в отель залетными проститутками, которые пытались проникнуть в бар с помощью старых гостевых карточек. Но швейцар не дремал — находился на содержании своих, так сказать, официальных проституток, поэтому приказ: «Гнать чужих в три шеи!» — выполнял строго и неукоснительно.