— Не иронизируйте, Лев Борисович, — охладил его пыл Тойота. — Деньги я вам верну, но…
— Я вас слушаю.
— Вы помните телефон Макашевича? Московский?
— Естественно. Я недавно говорил с его отцом.
— Вы хотели, чтобы он воздействовал на своего сына?
— Да. Но из этого, к сожалению, ничего не вышло. Старый хрен ответил мне, что дети в СССР за своих родителей не отвечают. И наоборот — папы умирают на родине, а дети бегут в Америку и живут своей, самостоятельной, жизнью. В общем, он посоветовал мне разобраться с Францем за круглым столом.
— Понятно, — сказал Тойота, подумал и кивнул на телефон. — Позвоните ему, я хочу слышать его голос.
— Пожалуйста. — Скалон набрал номер, и Тойота мгновенно зафиксировал его в своей памяти.
— Я вас слушаю, — раздался в трубке густой, бодрый бас.
— Здравствуйте, Густав Илларионович! Это я, Лева.
— Здравствуй, Левушка!
— Вы звонили Францу?
— Он сам вчера позвонил… Твои претензии я ему выложил, но он послал меня куда подальше.
— Это вас. А меня?
— Еще дальше. Так что, извини, не слушается он меня больше…
— А по какому поводу он звонил?
— Интересовался здоровьем сына.
— А разве Густав здесь?
— Приезжал на пару дней по делам, в первый же вечер, как водится, выпил с друзьями и попал в автомобильную катастрофу.
— Сильно разбился?
— Ногу сломал.
— Он в больнице?
— Дома лежит.
— Передайте ему привет и… скорейшего выздоровления.
— Спасибо, Левушка!
Скалон положил трубку, усмехнулся.
— Убедились, Вячеслав Иванович?
— Вы меня неправильно поняли, Лев Борисович, — поморщился Тойота. — Я вам сразу поверил, но…
— Наш договор в силе?
— Я вам дал слово, и я его выполню. Всего доброго!
— Желаю удачи!
— К черту! — Тойота махнул рукой и вышел.
Домой Лев Борисович вернулся в приподнятом настроении — большое дело провернул, — но оно у него моментально испортилось после звонка Спицына, который сообщил, что похороны Блонского в четыре и ему, Скалону, желательно было бы там появиться.
— Ты так считаешь? — помолчав, спросил Лев Борисович.
— Я так считаю, — раздраженно повторил Спицын. — Надумаешь поехать — позвони.
Лев Борисович чертыхнулся, принял сто грамм водочки и принялся размышлять: ехать ему на кладбище или воздержаться? Этот, казалось бы, простенький, не стоивший и выеденного яйца вопрос совершенно выбил его из колеи. С одной стороны, он просто обязан проводить своего старого друга, партнера по картам Илюшу Блонского в последний путь, бросить на гроб горсть земли, помянуть рюмкой водки, а с другой… Он ведь действительно пожелал приятелю смерти, когда узнал, что до него может добраться Скоков, но сделал это в сердцах, сгоряча, как частенько бывает с человеком в приступе гнева или бессильной ярости. И на тебе, пожелание сбылось, пригрела Илюшу мать сыра-земля! Ну разве это не чудо? Лев Борисович до того удивился, что почувствовал легкие укоры совести, которые чуть позже — и это второе чудо — переросли прямо-таки в убеждение: он вогнал приятеля в гроб, его заказ! А затем свершилось третье чудо: Льву Борисовичу стало казаться, что и другие так думают — родственники, соседи, знакомые… И он решил переждать этот момент, обойти стороной, в частности, не ездить на кладбище, ибо боялся, что в ответ на чей-нибудь укоризненный, подозрительный взгляд, вспылит, сорвется, наговорит лишнего — как смеете, мол, так думать? Да, он игрок, бизнесмен, банкир, да, он знает, кому и когда дать взятку, умеет привлекать к работе людей из правительственных кругов, да, у него криминальная крыша — Тойота! Ну и что? Тойота гарантирует ему безопасность, а менты… Эти сволочи свою жизнь не могут защитить, а уж чужую — тем более! И после этого вы, козлы драные, имеете право подозревать меня, заслуженного артиста СССР, в убийстве? Вот хрен вам с маслом! Лев Борисович хлопнул левой рукой по согнутой в локте правой и показал невидимым оппонентам, что за хрен он имеет в виду.
Лев Борисович чуть не задохнулся от душившего его праведного гнева и принял — именно во гневе — положительное решение — ехать! Он мгновенно повеселел, позвонил Спицыну.
— Мы едем! — объявил торжественно. — Ты составишь мне компанию?
— Естественно.
— Жду. — Лев Борисович подошел к зеркалу, пригладил волосы и на всю квартиру разнеслось: «Умру ли я, но над могилою гори-сияй мо-оя звезда-а!»
ГЛАВА II
Поминки хороши тем, что снимают напряжение.
После второй рюмки гости заметно расслабились, стали перемещаться — рассаживаться по интересам, и за столом потекли неторопливые разговоры-воспоминания — каким прекрасным, добрым и отзывчивым человеком был Илья Григорьевич Блонский (дань традиции: о покойниках — только хорошо или ничего), как любил жизнь — природу, охоту, рыбалку, как любил шутить и разыгрывать знакомых.