— Коля, ложись!
Крик слился с автоматной очередью. Коля в падении подсек ноги киллеру, упал, прижался щекой к земле. Подбежал Волынский.
— Живой?
— Вроде.
— Что значит «вроде»?
— Живой.
Волынский перевернул на спину киллера, приложил пальцы к шее. Пульс не прощупывался. Он расстегнул рубашку и обнаружил на теле парня два пулевых ранения.
— Я пытался его сбить… — Коля виновато развел руками.
— Ты все сделал грамотно, — мрачно пробормотал Волынский, поднялся и посмотрел на дорогу, за поворотом которой скрылись неизвестный «жигуленок» и бросившийся в погоню Осинец.
ГЛАВА IV
С главным режиссером Молодежного театра Борисом Ильичем Эквасом Родин познакомился, когда раскручивал дело Редькина. Они до того умно тогда поговорили, до того выгодно представили свои профессии, до того понравились друг другу, что желание продолжить знакомство возникло у обоих еще в процессе разговора. Обменявшись визитками, они стали перезваниваться, и в конце концов деловое знакомство переросло в дружбу — Родин с женой исправно посещали по праздникам театр, а Борис Ильич и его знакомые частенько обращались к Родину с вопросами юридического характера.
Родин позвонил Эквасу вечером и спросил, не произойдет ли на Гавайских островах землетрясение, если Борис Ильич уделит ему минут пятнадцать — двадцать своего драгоценного времени.
— Если ваши вопросы будут соответствовать культурному уровню жителей этих островов, то, я думаю, ничего страшного не случится, — не остался в долгу Борис Ильич. — Вы хотите слушать меня живьем?
— Желательно.
— Тогда жду вас завтра в девять тридцать в своем рабочем кабинете. И не опаздывайте — в десять начинается репетиция.
Кабинет Бориса Ильича представлял нечто среднее между фотовыставкой театрального искусства и мастерской художника-декоратора. Чего здесь только не было! Камзолы, костюмы, статуэтки великих монархов, гипсовые маски, старинные часы, фотографии. И все это висело и валялось в таком беспорядке, что у Родина даже слов для сравнения не нашлось.
— Так вас заинтересовали жители Гавайских островов? — спросил Борис Ильич, закуривая трубку.
— Один из его представителей. — Родин вытащил из кейса портрет лоха. — Вам не приходилось встречаться с этим типом?
Борис Ильич мгновенно скис.
— Что он натворил?
— Так вы его знаете? — обрадовался Родин.
— Как же мне его не знать, если он работает у меня. По контракту.
— Как его зовут?
— Перцов Василий Васильевич.
— Что он из себя представляет? В двух словах.
— Провинциальный актер, болезненно самолюбив… Отсюда — замкнутость, подозрительность, в каждом видит конкурента. — Борис Ильич огладил свою красивую, аккуратно подстриженную хемингуэйевскую бородку и печально вздохнул. Так что он натворил?
— Пока ничего. Он просто похож на одного человека, и мне любопытно, кем он этому человеку приходится, — не стал темнить Родин.
Борис Ильич взглянул на рисунок с расстояния вытянутой руки. Сказал:
— Портрет выполнен очень неплохо, профессионально, но мне непонятна одна неточность: у Василь Василича родинки нет, а здесь она — во всей красе. Что вы мне на это скажете?
— А что я вам могу сказать? — развел руками Родин. — Я с Перцовым не знаком.
— Хотите его видеть?
— За этим к вам и пришел.
— Желание выполнимое. — Борис Ильич собрал со стола бумаги и, резко отодвинув кресло, встал. — Сейчас я его к вам пришлю.
— Так он здесь?
— Репетирует, — сказал Борис Ильич, направляясь к выходу. — У вас долгий разговор?
— Не знаю, — признался Родин.
— На звонки не отвечайте. Если захотите смыться по-английски, захлопните дверь. А вечером позвоните. Удачи!
Перцов выглядел довольно респектабельно: свежая рубашка, галстук, замшевая курточка спортивного покроя, под цвет курточки брюки и опять-таки замшевые туфли.
— Садитесь, Василий Васильевич, — предложил Родин.
Занять кресло главного режиссера Перцов не решился, сел рядом, на свободный стул, закинув нога на ногу.
— Чем могу служить?
— Василий Васильевич, у вас есть брат?
— Есть.